Здесь все стало иным. Да, изменилась одежда, прически, музыка, и даже наркотики, но я не это имею в виду. Люди стали другими, более энергичными, что хорошо, и более жестокими. А хорошо это или плохо, даже не знаю, хотя знаю, что такое жестокость. Пять лет в Иностранном легионе покажут ее кому угодно. Но хоть я дома, в отпуске, я чувствую опасность. Она в людях, окружающих меня, в бритоголовых ребятах лет шестнадцати, в обреченных взглядах бомжей, в приветливых улыбках девушек, на экранах компьютеров и пейджеров. Чувство опасности, которое помогло мне выжить в песках Джибути и скалах Корсики, мешает мне отдыхать на родине, которою я люблю всем сердцем. Люблю и боюсь.
Земляки. Раньше они грозились порвать твою задницу на немецкий крест. Теперь они рвут ее на британский флаг. Я никогда не боялся насилия, но... Черт, неужели я просто давно не был дома? Ничего определенного мне не угрожало, об этом я знал из писем друзей, но... Я чувствовал, что за мной кто-то наблюдает.
Мы сделали это. Двадцатитрехлетние мальчишки, молодые рэкетиры сорвали банк. Накрыли одну из самых крупных сделок в городе и ушли с кучей денег и уверенностью, что никто ни о чем не узнает. Был ли риск оправданным? Был. Деньги были большие, а шансов, что кто-то докопается до истины, мало... Мы поступали правильно. Просто нам немного не повезло. То ли кто-то из наших проболтался в пьяном бреду, то ли курьер, который скрылся в кустарнике, узнал кого-то из нас. Да какая разница? Я не мог вернуть ни Андрея, разорванного на куски гранатой, ни Димку, под жестокими пытками выдавшего место, где мы прятали деньги, ни Стаса, которому устроили показательную казнь. Я даже не мог отомстить за них. Все, что мне удалось сделать, это с небольшой суммой бежать из страны и постучаться в двери призывного пункта во французский Иностранный легион. Это было пять лет назад. Люди, которые пытали меня и моих друзей, мертвы или сидят. Их убийцы управляют городом и играют в теннис с мэром. Мне ничего не угрожает, поэтому я сижу в кафе и пью водку.
Пейте пиво, шампанское, смакуйте розовый мартини или ожидайте, пока раскроется полностью букет вашего любимого вина. Пусть аромат коньяка щекочет вам горло, пока вы с умным видом бормочете: «К рыбе идет красное вино, а к мясу — белое», я все равно предпочитаю бесцветное русское средство против депрессии. И вовсе не потому, что водка обостряет вкус пищи, а просто, потому что хочу выпить. Я много лгал, даже в суде под присягой, обманывал и обкрадывал друзей, но никогда не лгал самому себе. Я люблю выпить.
Я закурил сигарету и принялся ностальгировать о прошлом. О девочках, которых мы снимали с друзьями в парке, будучи вдрызг пьяными. Самая некрасивая глупышка оттуда казалась мне лучше всех гуттаперчевых проституток Таиланда с их эротическим массажем, и сумасшедшей гибкостью. Внезапно мне захотелось женщину, настоящую женщину из той породы, что водится только у нас. Хотите понять, что я имею в виду? Сам не знаю. Впрочем, поживите за рубежом — может, поймете.
Я давно расплатился и иду по улицам, куда? Тут двух ответов быть не может.
Мне открыла ее мама.
— Я узнала тебя, Олег. Люда здесь больше не живет, — сказала она и после паузы добавила: — Люда вышла замуж.
С ее новым адресом я сидел в такси и делал вид, что смотрю в окно на прохожих. На самом деле я ничего не видел.
— Я ждала тебя, Олег, очень долго ждала. Но от тебя не было никаких вестей, твои друзья все погибли... Я специально в село к твоей маме поехала, она молчала или плакала. Я не знала, что делать. Потом встретила Пашу... прости, что сомневалась в тебе.
Я мог бы ей сказать, что не писал, боясь навести на нее бандитов, что запуганная мать уже не отличала друзей от врагов, что все делалось для ее добра... И не говорил. Понимал ее. Но ведь Люда любила меня.
— Давай уедем. Ты разведешься, поедем во Францию, в Италию, куда хочешь...
— У меня сын, Олег. Ему всего годик, и его зовут Артем, — она глядела куда-то в сторону.
Я увидел на столе рисунок птицы. Это был орел.
— А кто натурщик? — я сделал неуклюжую попытку пошутить.
— Чучело, — она была серьезна.
Для тебя лучшими натурщиками всегда были чучела. Недвижимые, неспособные возразить, вот и муж твой, наверное, такой же. Но ведь ты любила меня.
— А как твоя карьера художницы? — я уже боялся что-либо спрашивать.
Люда прекрасно рисовала, посылала работы на какие-то выставки, мечтала о признании, прикидывала свои шансы поступить в Киев на дизайнера по интерьерам. Угу. Этакий Борис Краснов. На мой взгляд, все это было наивными детскими мечтами, и я иногда намекал ей на это.
— Мечты кончились, Олег. Детство кончилось, — как больно было слышать от нее свои собственные слова. — Нужны были деньги... в общем, у меня сейчас другой профиль.
Я предложил помочь деньгами. Люда, конечно, отказалась.
— Люда, ты любишь меня? — мой последний козырь скользнул на стол.
Она молчала. Затем, подобравшись, ответила.
— Я не могу бросить мужа, ребенка, уже не могу. Прости, что сомневалась в тебе, — ей действительно было очень жаль.
Я поднялся, чтобы уйти.
— Олег, — позвала она.
— Что? — этот хриплый голос мало чем напоминал мой.
— Павел с Артюшей вернутся часа через четыре.
— Ты все еще любишь меня, — на этот раз я не спрашивал.
Я бросился к ней, в порыве чувств подхватил и, не отрывая своих губ от ее рта, понес к кровати.
— Осторожно, — сказала она возбужденным мурлыкающим голосом, который я так любил, — нежнее, — и еле слышно, — Я никогда не переставала любить тебя, Олег.
Я не ответил: губы были заняты ее темными глазами, очаровательными ушками, сладкой шеей, высокой небольшой грудью, родинкой над правой ягодицей, руки были заняты тоже, мы сплелись в клубок, стали единым целым, окунулись в пропасть чувств, и вознеслись на небо блаженства. Как же прекрасна женщина, которую ты любишь, возбужденная и доведенная тобой до вершины блаженства, ее длинные волосы, растрепанные на подушке, ее одежда, окружившая нас странными узорами, ее прикрытые глаза, щекочущие губы ресницы, ее... любовь.
Мне снова двадцать. Я снова влюбленный мальчишка из тех, кого опытным взглядом легко выделяют из толпы продавщицы цветов по мечтательно-отсутствующему выражению лица, по взору, направленному на их товар, и безошибочно продают им самые дорогие букеты, не глядя на одежду и даже не пытаясь определить содержимое их карманов. Я снова из тех, кто не наблюдает часов, кто совершенно беззащитен и наивен со своими надеждами и желаниями, кто не видит никого и ничего кроме неё. И все потому, что Она рядом. Я снова счастлив.
Но ничего не происходит вечно. Более того, настоящее счастье проходит в считанные секунды. Вот подходят к концу драгоценные мгновения, и меня вытряхивают из постели. Я сел в кресло и молча следил за ее ловкими движениями, уничтожающими свидетельства нашей любви.
— Люда, у тебя губа посинела, — по-прежнему не узнаю своего голоса.
Она быстро оказалась у зеркала: верхняя губа действительно полиловела и слегка распухла от поцелуев. Я находил это очень даже эротичным, однако она, не советуясь со мной, скрыла измену толстым слоем помады. Теперь все выглядит так же, как и два с половиной часа назад. И я для сейчас нее значу примерно столько же, сколько значил вчера. Господи, как же мне этого мало! Люда глубоко вздохнула и открыла рот, причем каждое ее слово я читал в ее мозгу за секунду до произнесения. Лицо ее было вырублено изо льда.
— Олег, я не могу бросить мужа и детей. Это наша последняя встреча. Сейчас ты уйдешь отсюда и никогда больше не вернешься. Я... слишком люблю тебя, чтобы видеть и не... — слова начали даваться ей тяжело, грудь сковали еле сдерживаемые рыдания, и, как заклинание, снова сказала, — Прости, что сомневалась в тебе. Ты...
Люда заплакала. Я подался к ней.
— Скоро придет Паша. Уходи, — как может голос плачущей женщины быть таким твердым?
Я поднялся и молча вышел из квартиры, стараясь не замечать рыданий, доносящихся из ее комнаты. Выйдя во двор, я обернулся и тщательно запоминал место, в котором ноги моей больше не будет. Люда действительно любила меня, и это было ужаснее всего. Спасая жизнь, я безвозвратно утратил ее. Кого ее - жизнь или Люду? А есть ли разница? Я громко произнес слова, к которым не стал бы придумывать рифму самый альтернативный и раскрепощенный поэт, медленно побрел к шоссе. Изумленные мамаши, выгуливавшие во дворе отпрысков, испуганно переводили взгляд с меня на своих драгоценных чад, надеясь, что они не запомнили текста.
Я один. Может, съездить проведать мать? Потом. Сейчас нужно забыться. А забываются в наших краях одним способом, которым я сейчас и воспользуюсь. Я отправился на поиски ближайшего бара.
Бывают моменты, когда Земля уменьшается до размеров кровати. Чаще всего это происходит утром. Чаще всего после перепоя. Смутно начинаю вспоминать что все-таки выходил из номера, вспоминаю драку с кем-то, ее грустный финал. Моя правая рука под подушкой, она сжимает нож. Откуда он?
Я осмотрел оружие — настоящее произведение «камерного» искусства. Кровосток, рукоятка, держать которую было просто удовольствием, массивный шарик на ее конце, способный поставить славную печать на черепе любой толщины. Все для блага человека, мелькнула жестокая шутка.
Пролетавшая мимо муха приняла мою голову за взлетно-посадочную полосу и приземлилась. Очень мило. В десанте, где я служил, и в Легионе насмотрелся на взлетно-посадочные полосы и твердо знаю, что они не имеют ничего общего с моей головой. Поэтому я прогнал муху, и сел в кровати. Вспомнились малолетние отморозки в парке, которые хотели поставить на место пьяного парня, я немного помял их, затем один вытащил нож. Помню, что после этого озверел. А что было потом?
Страшно болит голова. Пиво придется мне в самый раз. Я выбрал открытое кафе неподалеку от гостиницы. Отсюда открывался вид, которого я давно не видел, на людей, с которыми я давно не общался. Они действительно изменились, по крайней мере те, которые были передо мной. Я тоже изменился. И знаю причину этого. А причин беспокоиться вроде бы нет. И все же... либо кто-то следит за мной, либо у меня мания преследования. А может, просто похмелье так влияет. Или запах родины. Что опасного, например, в блондинке, которая сидит слева от меня. Или в седом гражданине, переходящем улицу. Много слышал об афганском синдроме, о бедных мальчишках, выживших в пустынных степях только для того, чтобы шарахаться на родине каждой тени, в которую тут же метко летит десантный нож, чтобы спать с открытыми глазами, если они еще вообще не разучились спать. Может, со мной тоже самое? Или Люда так на меня повлияла? Если бы... Я сделал глоток пива и закурил. Похмелье медленно отступало.
Неподалеку от кафе остановился темно-синий БМВ, из которого вышел человек лет двадцати восьми с высоким лбом и ироническим выражением лица. За ним следовал обычный шкаф с короткой прической и одной извилиной, очевидно, что-то вроде телохранителя. У входа в кафе шкаф остановился и начал осматриваться, первый же направился к моему столику. Я невозмутимо пил пиво. Вот причина моего беспокойства.
Он нагло плюхнулся рядом, прекрасно одетый даже по французским меркам, благоухая дорогим одеколоном, сверкая стеклами дорогих очков.
— Товарищ сержант, разрешите обратиться, — проговорил он и ухмыльнулся.
— А из тебя так и не выбили чувство юмора, Костя, — устало сказал я.
— Так ты меня помнишь...
— Когда-нибудь тебя пришьют за это, — закончил я мысль.
Улыбка на мгновение исчезла с его лица, чтобы появиться вновь, как ни в чем не бывало.
— Это ты за мной следишь, — я не спрашивал.
— Угу. У меня к тебе предложение...
— Я офицер Иностранного легиона в отпуске и не собираюсь работать на твоих хозяев.
— Я предлагаю тебе возможность отомстить за Андрея, Диму, Стаса...
Костя рассказал мне о единственном живом и свободном представителе клана Турбиных. Это от них я бежал в легион. Потом их разгромила группировка, в которой состоял Костик. У Кости и его людей долго не было конкурентов. Пока Андрей Турбин не вышел из тюрьмы. Он не спешил ехать домой. А поехал в Одессу, где имел разговор с представителями местных кланов. Неизвестно что он им пообещал, известно только, что одесситы помогли ему деньгами и людьми и теснят группировку Кости. Я молча пил пиво.
У меня есть шанс отомстить. Более того, за это мне даже заплатят. Вопрос только в том, хочу ли я этого, ведь когда все произошло, Андрей Турбин сидел и вроде как ни причем.
Пять годков вне дома. Сначала только и думал, как буду крошить автоматными очередями Турбиных и их людей. Для каждого палача Стаса придумывал индивидуальную казнь. Потом это стало привычкой. Через некоторое время я перестал думать о мести. В конце концов, эти люди просто выполняли свою роботу. Тем более, что через некоторое время за меня поработала талантливая молодежь — группировка Кости. Мне не нужна месть. Я сделал контрольный глоток пива, затяжку и устроился на стуле поудобнее.
— Я пас, Костя.
— Ну что ж, ладно. Если передумаешь, вот наш адрес. Заходи, потолкуем.
Он поднялся и пошел к своему автомобилю, его охранник молча тронулся за ним. Похоже, никто из них не заметил двоих мужчин, стоявших с другой стороны улицы. А наблюдатели их заметили, похоже, давно.
Костя мне никогда не нравился. Вечный шутник, он начинал с торговли наркотиками и так организовал свое дело, что ни он, ни сообщники никогда не ловились. Потом его заметила молодая банда Крота и взяла к себе на правах мозгового центра. Я слышал, что именно он спланировал операцию по уничтожению группировки Турбиных. Несомненно, Костя был очень умен. Но, правда также в том, что ему всегда везло. А человек показывает свое истинное лицо именно тогда, когда все валится из рук. Мне кажется, ему не хватает характера. Всегда думал, что Костя погибнет от своего длинного языка, сморозив что-нибудь не в том месте не в то время, А он пробился в высшую лигу, чтобы погибнуть от собственной невнимательности.
Костя мне никогда не нравился. Наверно, поэтому я не предупредил его про парочку на другой стороне улицы. Те, двое, переходили улицу, когда их наконец заметил охранник Кости. Поздно. Тот, что был в плаще, явил миру обрез, второй вытащил пистолет. Прогремели выстрелы и охранник, так и не вытащив оружия, распластался на асфальте. Костя, раненный в плечо, попытался заскочить в машину. Ему это не удалось.
Затем человек с обрезом подошел к Косте поближе, и прогремел контрольный выстрел. Второй в это время бежал прямо на меня, стреляя из своего оружия. Я был готов к этому: позиции, более удобной для бегства, чем та, которую выбрал я, в этом кафе не было, в руках у меня было опаснейшее оружие — нож, прихваченный у отморозков. Я рванулся и побежал диагонально стрелку, ожидая удобного момента. Я не боялся — лучшего выхода не было, значит я все делал правильно. Следовательно, страх сейчас будет только мешать.
Пули меня не зацепили и, выждав момент, я в прыжке метнул нож. Внезапно вспомнил, как прошлой ночью держал этот нож у горла его владельца и объяснял, какая это опасная штука и как легко ей порезаться. Мой сегодняшний противник не просто порезался — нож вошел ему прямо в горло.
Я перекатился — в игру вступил второй — и побежал за угол. Там, наспех вспоминая родной город, нырнул в один из сквозных дворов. Мой противник не побежал за мной — он понял, что имеет дело с профессионалом и решил не рисковать, тем более, что основную задачу он выполнил. А может, он меня просто потерял, тем более что основную силу Турбина представляли не местные, а одесситы. Конечно, я бежал еще долго, петляя дворами, затем еще много прошел. Когда я понял, что угроза миновала полностью, задумался о своих перспективах в этом городе.
Мне не нужна месть. Но я уже в игре. Вступил в нее в тот момент, когда невнимательный Костик плюхнулся рядом со мной в кафе, и это увидели его соперники. Когда меня опознают, реакцию Турбина можно предсказать — он захочет увидеть мой труп. Переубедить его будет невозможно. Итак, либо сочтены мои дни, либо сочтены дни Турбиных. Вспомнив название фильма, снятого по роману Булгакова, я слабо улыбнулся. Чувство юмора есть не только у Костика, просто я знаю, что афишировать его не нужно. Опасно.
Внезапно меня охватила злость. С тех пор, как я ступил на родную землю, все решали за меня, что делать — офицер таможни, расписание поездов, Люда... Черт, об этом лучше не думать. И, наконец, веселый мертвец Костик. Через пару часов за меня все решит Турбин.
Неужели мы настолько рабы своей судьбе? Неужели никакая сила воли не сможет ее изменить, неужели остаток жизни я буду убивать, и приговаривать к смерти? Неужели я решил свою судьбу еще в юношестве, когда понял, что не справлюсь с теми, тремя и вытащил нож. Тогда я не собирался никого убивать. Но стал убийцей.
Я давно перестал вести учет людям, которых лишил жизни — таким прямая дорога в дурдом. Но всегда верил, что для меня это не призвание — это лишь способ заработать деньги. И способ остаться в живых. Даже загнанный в Легион, я верил — закончится контракт, вернусь за Людой, чего бы это мне не стоило. А там... Путешествие по Европе, спокойная жизнь в нашем городе, что угодно... с ней. А Люда все решила за меня. Конечно, ее можно понять. Я снова в такси. В кулаке хранится адрес, который дал мне Костик. В голове план действий на ближайшие две недели. У меня много работы.
Путь к Кроту был достаточно тернистым. На входе в здание по адресу, данном мне Костиком меня тщательно обыскали. Руководил обыском здоровенный блондин, с хмурым и подозрительным взглядом.
— Говорят, ты был возле Костика, когда его пришили, — он явно не был рад этому факту.
— И остался жив, не имея при себе ничего, кроме ножа. Что подтверждает мою квалификацию.
Блондин смерил меня взглядом и кивнул в сторону двери. Я прошел туда, блондин за мной. В комнате стоял стол, за которым сидел Крот.
Я помнил его еще вожаком банды подростков, которая потрошила ларьки. Еще тогда я запомнил его звериное чутье. С первого взгляда он мог сказать о человеке все, не пользуясь ни психологией, ни логикой. Чистый интуитив, которому для крупных дел нужен был человек вроде Костика с его светлой головой. Правда, в этой светлой голове сейчас дырка, и я нужен Кроту как никогда. В долговременной и изнурительной войне ему не выстоять против Турбина и одесситов, без Костика. А значит, с ними нужно срочно кончать.
Мы поздоровались и я решил действовать прямо.
— Ты хочешь убрать Турбина. Я это сделаю это за...
Я назвал сумму. Крот не отреагировал. Блондин по кличке Беляк свистнул и утопил меня в насмешливом взгляде своих бесцветных глаз. Если половина людей Крота так самоуверенна, как этот блондин и покойный Костик, понятно, почему чужие вытесняют его из собственного города. Разжирели, отупели без конкурентов. Но по взгляду блондина я понял, что после работы могу не увидеть денег. И света белого тоже. Вот Крот молодец. Что бы он ни решил, мысли прочитать я не мог. Но надеялся на его благоразумие. В конце концов, Крот никогда не был жадным человеком.
— Я согласен, — сказал наконец Крот. — Убери Турбина, и ты получишь деньги. Но при одном условии. Ты войдешь в нашу организацию.
Оригинально. Даже не знаю, что и ответить. То есть, что я скажу, я знаю — соглашусь, но буду ли я потом работать на него? Вряд ли. Давно готов принять предложение, но лучше сделать вид, что тщательно его обдумываю — меньше подозрений. Я встретился взглядом с Кротом и понял, что он знает о моих мыслях. Но вряд ли знает решение.
— Я буду работать на тебя два года, потом сваливаю, — очень похоже на правду.
— По рукам, — Крот даже не моргнул.
Внезапно я ощутил комичность ситуации. Ситуация повторилась: я снова, спасая жизнь, становлюсь наемником. И единственная разница между мафией и Легионом в том, что мафия совершает преступления против правительства, а Легион — во имя. Как и любая армия. Только я не собираюсь копаться в дерьме еще два года.
В течение недели я разрабатывал план убийства, следил за Турбиным с помощью подручных Крота, которыми меня обеспечивал Беляк, вечно жалующийся, что теряет из-за меня хороших людей. Действительно, некоторые из них не возвращались с заданий, но меня это мало интересовало: я рассчитывал, анализировал, измерял время, расстояние, искал место, подсчитывал шансы. Надо сказать, моя мишень не очень мне помогала. Турбин отлавливал людей Беляка, скорее всего уже зная о моей цели: за мою голову назначили вознаграждение.
Я редко видел Крота. Он был занят защитой остатков своих владений, и приходилось ему тяжко: лучшие люди были в моем распоряжении, кроме того, владельцы ларьков и фирм, крышей которым служил Крот, начали вспоминать обязательства перед кланом Турбиных и переходить на сторону врага. Одесситы начали оптом и в розницу прикупать ментов и администрацию, запугивали и всячески склоняли к измене верных Кроту коммерсантов, людей Крота не хватало даже для их защиты, доходы резко упали. Между тем я поладил с Беляком, мы стали почти друзьями. Положение Крота и его людей стало угрожающим, когда мой план был готов.
И вот я появился на даче, соседней с домом мишени. Мертвые ротвейлеры во дворе, прикрытые брезентом, хозяйка у мамы, хозяин не вернется раньше двенадцати. Мои люди в назначенных местах, время от времени держим связь по рации. Лежа в комнате с выключенным светом, я осматривал домик. Красиво. Чувствуется настоящий вкус хозяина или дорогого дизайнера. Поверьте, я в этом разбираюсь — не раз гулял по предместьям Парижа. Железные ворота с красивым орнаментом, возле них двое, на крыше потрясающая надстройка в средневековом стиле, вылепленная из гипса. В ней явно кто-то есть. Я его не вижу, но это прекрасное место для охраны, оттуда просматривается вся округа. Значит, там охранник, может не один. Скорее всего, еще там парочка прожекторов, хоть это и не важно. Кроме того, я насчитал семерых, выходивших из дома прогуляться по свежему воздуху. По нашим данным, в доме около пятнадцати человек. Очень похоже на правду.
С позиции, на которой я находился, ничего нового увидеть было невозможно, и я просто ждал пятнадцати минут десятого. В это время с лица земли исчезнет надстройка с прожекторами, и я выйду из тени. А пока жду, пытаясь узнать хоть что-нибудь новое и полезное для операции.
Ничего нового. Помнится, в Легионе мы в такие моменты расслаблялись с коренным населением, закатывали настоящие праздники группового секса. Я в этом редко участвовал.
Нет, я не сторонник высоких моральных устоев. Мужчины, изменяйте женам с молодыми и старыми, с мужчинами, с животными, наконец. От этого я не стану уважать вас меньше, правда, больше уважать тоже не буду. Женщины, можете не отставать от сильной половины человечества. Только одного я не могу понять: как можно приводить любовницу в святая - святых — свой собственный дом. Я бы на месте хозяина дома, в котором находился в данный момент, никогда так не поступил. А еще, я остался бы жив. Тут я вспомнил последнюю встречу с Людой и осекся: похоже, все принципы созданы для того, чтобы их нарушать. Что ж, бедный прелюбодей.
О том, что любвеобильный хозяин вернулся, да еще и не один, я узнал по рации: за домом наблюдали с противоположной от дома Турбина стороны. В принципе, это означало полный провал: хозяин подъезжает к дому, не видит собак, беспокоится, вызывает ментов. Лучшим выходом из ситуации было трубить отбой, но ведь Турбин все поймет и в следующий раз достать его будет гораздо труднее. В общем-то, уже достаточно темно. А значит...
Я отдал короткий приказ по рации. Обладатель второй сейчас лишит жизни двух человек, виновных в нарушении своего распорядка жизни, что привело их туда, где их не ждали. Именно это их убило, а не наемник Крота. Опять затрещала рация. Шлюха и хозяин дома мертвы, внимания это вроде не привлекло. Начинаем!
На проселочной дороге появился автомобиль, который остановился у дома Турбина на время, достаточное для того, чтобы разнести к чертовой матери надстройку из гранатомета. Охранники прятались по укрытиям и отстреливались, но машина рванула чуть дальше, к берегу озера, где водитель и пассажиры рассыпались по траве. Вновь открыли огонь. Дом, который я выбрал своим укрытием, находился с другой стороны, но я все видел. Охранники, которых было около десятка, наконец, поверили, что гости одни и начали наступление. Точнее, мы начали наступление одновременно.
Я бегу к воротам Турбина, в руках автомат, в карманах пара гранат, за поясом пистолет, нож и якорь-кошка. Вообще предпочитаю пистолет, но тут одним пистолетом не ограничишься. Слежу за домом, похоже, никто меня еще не заметил, хотя все может быть. Я возле ворот, закинул кошку, перелез — перекатился к дереву. Я уже почти добрался до окна, как вдруг открылась дверь. Из нее выскочил еще один охранник.
Его глаза напомнили мне глаза французского лейтенанта, которому я перерезал горло разбитой бутылкой в баре Таиланда. Такие же серые и удивленные. Да, парень, ты не бессмертен, как это и не удивительно в двадцать два года, когда, кажется, только началась жизнь. Никто не бессмертен и только дурак полезет в такие серьезные дела, не попрощавшись предварительно с жизнью. Надо сказать, что отношения между французской армией и Легионом примерно такие же, как между группировкой Крота и Турбина, но об этом потом. Я немного занят. Очередь бросила парня на землю, заставила немного покорчиться, затем он затих.
Я ворвался в распахнутую дверь, круша очередями дорогую обстановку и встречных людей. Мужчины, женщины, щенок немецкого дога... все валились предо мной. Я перестал различать пол, возраст, национальность, я смерч, берсеркер, пес войны и высшая справедливость, судья и палач в одном лице...
Никогда не запоминаю подобных стычек. Они стираются из памяти, летят в мусоропровод моих нервов и никогда не беспокоят кошмарами или недельными запоями. В такие моменты мое тело живет собственной жизнью, само принимает важные для самосохранения решения, и все это происходит до того момента как...
Я увидел его. Автомат с пустой обоймой валяется в коридоре, гранаты изменили дизайн некоторых комнат, максимально приблизив его к андеграунду, в руке пистолет с полупустой обоймой. Его я и направил на Андрея Михайловича Турбина, а моя мишень... молилась!
Не верю в Бога. Даже если он есть, за несколько тысяч лет любой станет маразматиком. Даже просить у такого опасно, ведь кто знает, как он выполнит твою просьбу? Не знаю, о чем просил Турбин, но если есть на свете Бог, его просьбу он вряд ли выполнит. Как и мою. Бабах. Турбин валяется у моих ног, дело за контрольным выстрелом. Бабах. Все.
Я снова в машине, за рулем Беляк, то и дело бросающий на меня восхищенные взгляды, рядом Крот, непроницаемый, как всегда.
— Деньги уже перечислены на твой счет, Олег. — сказал он.
Интересный факт. Я не называл им свой банк и номер своего счета. Что Крот хотел этим сказать? Известно что. Не вздумай сбежать, из - под земли достанем. Понял. Всю дорогу Беляк разливается соловьем, хвалит меня, мой план штурма, мои действия. Мол, после этого ни одного одессита в городе не будет. А кто останется, того... и так далее.
Знаю, что не останется. Не потому, что трусят, просто одесситы поймут, что без местного дела в городе не пойдут. Вот и уедут, не солоно хлебавши. А мне надо отрабатывать еще два года. Раздумываю о Кроте. Этот человек не даст себя легко одурачить. Он прекрасно знает, что я не горю желанием работать на него. Знает и то, что могу причинить делу непоправимый вред. Значит, меня нужно убрать. А я жив. Думал, Крот пришьет меня еще возле дачи. Черта с два! Выходит, Крот предусмотрел все, а я нет? А может, он просто тугодум?
Не хочу об этом думать. Не сейчас. Как довезут до гостиницы, запрусь в своем номере, отключу телефон и напьюсь. Алкоголик, скажете вы? Наверное. Впрочем, есть и другой вариант.
— Притормози, по-маленькому надо, — сказал я.
— А подождать не можешь, — по-моему, Крот догадался, но было поздно.
Беляк притормозил достаточно для меня. Бабах. Крота вмяло в сиденье. Бабах. Беляк прилег на приборную панель. Я выскочил из медленно едущей машины и перекатился к обочине. Где-то слышал, что даже ружье, которое висит на стене, все равно выстрелит. Я и есть это ружье. Только я не вишу на стене. Меня все время кто-то держит в руках и стреляет, передает другому, тот тоже стреляет. Для того чтобы закончить, нужно выстрелить самому. Что я и сделал.
Три года назад нас считали варварами, ублюдками, презирали, боялись. А сейчас гораздо более жестоких мясников уважают, кое-кто из них становится депутатом, кто-то президентом банка, для них свободна любая гостиница, любой столик в фешенебельном ресторане, мэр ест с их рук, они попросту управляют городом. Точнее, управляли.
Мы были жестоки, да. Но всегда знали, что поступаем неправильно, что выбрали неверный путь, верили, что, заработав денег, вернемся к честной жизни. Новое же поколение, заработав миллионы, не спешит бросать прибыльный бизнес. С молчаливого согласия их жертв, врагов, рабов, привыкших к насилию и новым видам справедливости.
Здесь все стало иным. Да, изменилась одежда, прически, музыка, и даже наркотики, но я не это имею в виду. Люди стали другими, более энергичными, что хорошо, и более жестокими. А хорошо это или плохо, даже не знаю, хотя знаю, что такое жестокость.
Не останусь тут. В городе, в стране не осталось ничего дорогого мне. А проблем будет сколько угодно. Справлюсь с шестерками Крота — появятся одесситы с предложением вроде того, что сделал мне покойный Крот. Им все еще нужен сильный местный лидер. Времени у меня не так уж и много, нужно делать ноги во избежание новых трупов, в числе которых могу оказаться и я.
Попутка подбросила меня до города, такси — к вокзалу. Соваться в гостиницу равносильно смерти — моей или чьей-то еще. А я больше не хочу убивать или умирать. Куплен билет, подошел поезд, устраиваюсь поудобнее в купе. Прощай милый дом, здравствуй тихий, спокойный Легион. Впрочем, служить в Легионе я тоже не хочу. Вернусь во Францию, заживу спокойной, небедной, спасибо Легиону и Кроту, царство ему небесное, жизнью. Кстати, за моими счетами наверняка слежка: следует аккуратно перегнать деньги в другой банк. Но это потом. Надо же, опять бегу из родного города. Повезет ли мне в этот раз?
Я устал. Устал убивать, жить вне закона, подчиняться жестоким приказам, устал сеять вокруг разрушения, устал быть причиной чужих страданий, устал быть полупешкой - полуферзем. Но смогу ли я спокойно жить в чужой мне стране, окруженный чужими мне людьми с чуждыми мне мыслями и желаниями? И какие люди не чужие мне, какая страна может быть моей, ведь даже дома я не чувствую себя своим, даже желанным гостем не чувствую? У меня нет дома.
Внезапно дверь купе открылась, я обернулся посмотреть, кто вошел, одновременно бросаясь к надежно спрятанному оружию. И то и другое мне помешала сделать ослепительная вспышка. Я упал на кровать, так и не узнав, что причиной вспышки стала крупнокалиберная пуля, разорвавшая мою голову.
Последние мои мысли и желания медленно стекали со стены.
|
