" У МЕНЯ ТЕЛЕФОНОВ ТВОИХ НОМЕРА..."
Петербург... Помолчим, чтобы не сказать банальность...
Постоим, надломив силуэт над лиловой вечерней Невой...
В этом городе невозможно жить - и писать: за плечами дерюга, гремя на ветру, вырастает в крылатку, в тёмной ряби колеблется тонкий профиль Анны Царевны
(отражение Модильяни через зеркало подсознания). Впрочем, жить - и не писать
в этом городе ещё более невозможно...
И чего только ни случалось здесь за - вот уже - триста лет, не было, наверное,
ни одного мгновения, когда бы на гулкий влажный гранит не ступала печаль Поэта...
И не одна: поэты в граде Петра плодились плеядами...
( Чтобы быть понятой современным читателем, -поясняю:
Пушкин тусовался здесь с Вяземским, Мандельштам ловил кайф и балдел от Аннушки, Бродский торчал с Кушнером - базарили о барокко...)
Я не знаю, что это такое: петербургская (или ленинградская ) поэтическая школа...
Может быть, это означает исповедовать город как религию? Евангелие от Блока, все домы - храмы? Или это та никем не навязанная высшая строгость свободы, в которой есть всё, кроме - даже тени -вульгарности?..
(Я не знаю другого городакоторому так "нейдёт" вчерашний ПТУшлый жаргон или сегодняшняя американизация всей страны...)
Вот уже и в жизни моего поколения наступила пора вопросительных знаков и почтительных многоточий... Мы стали горше, мудрее и снисходительней. Мы больше не спорим с пеной у рта, кто же наш лучший поэт, и не только потому, что он обрёл покой и новую родину под чёрным солнцем Италии...
Земля щедра, всем на ней (и в ней ) хватит места...
И мне бы хотелось поблагодарить писателя Даниила Чконию за то. что он принёс на страницы "Ведомостей" - согласно своему личному вкусу - терпкий привкус настоящей литературы. И за его предложение познакомить читателей газеты, съехавшихся в Германию со всех концов бывшего нерушимого, с высокой санкт-петербургской лирикой.
Мы понимаем, что ей тесны не только рамки "Литературного приложения", но и всех антологий. Ведь не пять и не десять имён, а, как минимум, пятьдесят. А ежели отмечать, так сказать, стихов наводнение не по самой высшей черте, то и все пятьсот...
Почему же сегодня - именно эти?
Ответ может кого-то шокировать своей откровенностью: потому что... люблю!
Потому что заслуженно известные - или незаслуженно неизвестные...
Потому что уже старые - или ещё молодые...
Потому что стиль лёгок, хоть жизнь тяжела (или - наоборот...)
Потому что каждый из них мог бы сказать "Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма".. . Вот этот привкус "несчастья и дыма" и есть, на мой взгляд, критерий поэзии...
ОЛЕГ ОХАПКИН
ОПАЛЁННАЯ КУПИНА
Когда -то я чисто филологически,что называется, ради красного словца, пошутила: "Знаешь, говорю, есть поэты на "ах" - Ахматова, Ахмадулина, а есть на "ох"...
Другой бы на его месте наверняка сострил в ответ что-нибудь о "поэтах на "б",
тем более, что присутствующий при сём Давид Яковлевич Дар уже потирал руки от удовольствия, но Олег Охапкин - человек, светящийся благородством, поэт высокого штиля, до мести никогда бы не опустился. Добродушно пробасил сакраментальное из отца Онуфрия - Ольге, и сам же смутился...
А вот другое воспоминание," воспоминатель" - другой замечательный поэт, Виктор Кривулин, автор предисловия к парижскому томику Олега:
"Весна 1972 года. Квартира смертельно больной ленинградской писательницы Веры Пановой. Мы сидим втроём: муж Веры Пановой Давид Я ковлевич Дар, умерший несколько лет назад в Иерусалиме, двадцативосьмилетний поэт Олег Охапкин и автор этих строк. Олег читает стихи. Кажется это был "Въезд Господен в Иерусалим". По мере чтения лицо Дара оживляется всё более. Он слушает с каким-то радостным нетерпением. Сейчас нет людей, способных так слушать стихи современника. Но стихи Олега предназначены именно для такого слушателя.
"Олег, я слушаю Вас и - не поверите - явственно вижу, как у Вас за спиной вырастают крылья!" - эти слова Дара, сказанные в тот вечер, я хорошо запомнил, может быть, потому, что, спустя всего четыре года, после многочасового допроса в "органах" Олег рассказывал: " У них, оказывается, все мы значимся не по именам, а под какими-то кличками. У меня, например, кликуха "Орёл"...
Могу добавить к рассказу Кривулина, что ничего удивительного, не случайно же к нам, уже в Клуб-81, альтернативный Союзу тогдашних советских писателей, однажды заявился полковник КГБ по фамилии Коршунов, а потом, в перестройку, он стал работником одного из райсоветов Кошелевым...Видимо, сами они там у себя кое-что про птиц, то есть, кто есть кто, всё-таки понимали...
Литературный путь Олега Охапкина сравним и с трагическим парением, и с радостным, по-христиански понимаем подвигом бытия. Не знаю, допросы ли или трудное безотцовое детство, когда и устремил впервые свой взор к Богу, или эта лавина стихов, но - не выдержала Душа, надломилась...
Время течёт медленно, очень медленнно, потому что - всё чаще - за решёткой
психиатрической клиники. Воробей на подоконнике свободнее, чем орёл в неволе..
Но когда вдруг снова нахлынут стихи , - в них предельная, и, кажется, запредельная ясность...
В торжественных строфах слышится эхо литавров.
Олег Охапкин - первый лауреат державинской премии, закономерно учреждённой в граде Святого Петра.
ВИКТОР ШИРАЛИ
"Поясняю:
Эта родина-галера
Нам даётся для труда -
Не для побега..."
Елена Игнатова ( имя известное любителям санкт-петербургской поэзии) пишет печально из Иерусалима в Штутгарт: "Не знаю, чем и помочь... Витя Ширали страдает, болеет. Его как будто бы уже нет..." Такое вот осталось у неё ощущение после поездки на Родину. А я его не застала, он опять слёг в больницу, говорила с мамой, которая была и остаётся его лучшей подругой...
А ведь как всё начиналось... Любимый птенец, вылетевший из царскосельского гнезда, лицеист Татьяны Григорьевны Гнедич (Той самой Гнедич из того самого Пушкина, который был для нас, жителей всегда всё-таки "бурга", Царским селом...)
Фривольный, но не вульгарный, не то что бы даже посетитель, а завсегдатай
( иногда уходил оттуда домой...) "Сайгона", скандально популярного кафе на углу Невского и Литейного... Кафе поэтов? Не знаю... Хотя сейчас на доме, где с тех пор уже успел побывать магазин сияющих унитазов ( у каждой эпохи - свои витрины...), открылась литературно-мемориальная доска. Мне всё-таки кажется, что место писателя - за письменным столом, а не за буфетной стойкой... Впрочем, и заядлые парижане, и вольные жители вычурной Вены могут мне возразить стойким букетом
кофейных ароматов своих культурных традиций...
Надо, наверно, сказать, что и стихи, и вся как бы приблатнённо-пушкинианствующая стихия Виктора Ширали (и вокруг него) апеллировала (как бы...) к подвыпившей публике, к её восторженному одобрению. Но он -то был не только подвыпившим, но ещё и - самое главное - упоённым, может быть, последним эпикурейцем на прохладных
туманных берегах лицемерного, к тому же, города Ленина...
Его первая книжка "Сад" вышла в свет ещё при причмокивающем дорогом, не столь харизматическом, сколь маразматическом лично товарище, она была первой , попавшей на социалистический рынок от "не нашего" (то есть, нашего...) по своему мироощущению автора, и я помню её официальное обсуждение на секции поэзии ССП.
Стыдно, грустно и нестерпимо жаль и привычно ломающегося, и уже надломленного автора...
"...Я повторяю, о моей книге ходят по городу слухи, лишённые..."
В том-то и дело, что по городу ходили машины и пешеходы, и никаких особых слухов о худосочной во всех отношениях книжечке. Ибо лишенные естественноно освещения в период роста, да, к тому же, и оболваненные под "нулёвку" цензурой сады оказывались мертвее распетушившихся тем врменем палисадников...
Но силуэты всё же нет-нет да угадывались...
А поэт Виктор Ширали - печальный и любящий.
Очень любящий, кстати, свою старенькую маму, которой и посвятил новую книгу.
|
