И то: как сравнить, например, амстердамские каналы, вольно несущие воды свои посреди широких просторных и даже в пасмурный день светлых улиц с тем, что видишь, едва вступив на зыбкую землю Венеции?..
Едва вступив... Но до того придется пересечь лагуну (Можно конечно ворваться в город на поезде, но это почти дурной вкус; вторжение по воде более естественно). И взойдя на борт катера, нужно приготовиться к тому, что более не увидишь ничего, опирающегося на четыре колеса вплоть до того мига, когда покинешь Венецию.
А пока катер неторопливо расссекает воду. И зелеными пятнами на поверхности лагуны всплывают острова со смешными для чужеземного уха названиями. Например, остров Бурано, известный своими потомственными стеклодувами. (Впрочем, в данном случае «остров» – понятие условное; его, как и саму Венецию, рассекают каналы). Мастерская притягательна словно шатер волшебника, и вот пред глазами восхищенной публики комок расплавленного стекла превращается в забавную лошадку. Разогретых зрителей быстро препровождают в соседнее помещение с готовыми изделиями. Они великолепны. Цены – тоже.
Наискосок еще один осторов. Имя – созвучно: Мурано. Этот славен своими кружевами. И многочисленными лавчонки предлагают разнообразные сплетения паутинок: от платков до зонтиков. Еще одна особенность Мурано: разноцветные дома. Каждый цвет означает принадлежность к одной фамилий издавна живущих на острове.
Но самый известный остров лагуны – Лидо. Место проведения Венецианского кинофестиваля, а также приют для всех, кто любит понежиться на песке по солнцем.
В сущности острова – это граница между обычным миром и Венецией. Здесь на зыбкои рубеже еще существует подобие нормальной жизни, сама же Веннеция, увы, безжизненна.
Правда, понимаешь это не вдруг. Сойдя на берег, оказываешься в обычной околотуристической суете. Вдоль длинной набережной, рассеченной каналами и соединенной мостиками тянется живая цепочка торговцев всяческими абсолютно ненужными мелочами и художников. В отличие от парижских собратьев своих они ненавязчивы. Во взглядах – сдержанная гордость. Захочешь что-то купить, хорошо, нет – не беда, туристов много. Вот так и идешь вдоль живых рядов, и сама набережная с загадочным названием, которое по желанию можно перевести как «славянская» или же как «набережная рабов», иронично улыбается тебе. И тут впервые настигает еще туманное прозрение: все вокруг тебя – всего лишь набор старых изношенных декораций, а люди среди них – труппа актеров, ежедневно исполняющая одну и ту же до смерти заезженную пьесу «Добро пожаловать в Венецию».
Резкий поворот направо и вот предо мной самое большое открытое пространство в Венеции – площадь св. Марка. Справа – дворец Дожей и собор св. Марка , слева – колокольня, в дальнем конце площади – музей Коррер. От него к собору тянется цепочка старинных домой, разорванных переулками. В нижних этажах – кафе, где по вечерам играют чудесные музыканты, а маленькая чашечка особого венецианского капучино стоит примерно 10 евро.
Собор, как и дворец, давно уже превратился в музей. Точнее - в мавзолей. Сюда водят поклониться праху почившей здесь Веры. Одна экскурсионная группа следует за другой четким, однажды проложенным маршрутом. Много пышности, позолоты и ни малейшего намека на жизнь. И хочется побыстрее на свежий воздух. Но даже почившая Вера уважаема здесь более нежели живая, скажем, в Париже, где во время службы по храмам бродят туристы с видеокамерами. В Венеции существующей исключительно для туристов и за счет туристов подобное невозможно.
Прямоугольная площадь – яркое пятно света между обступившими ее тенями – взята в полон голубями и туристами. Одни кормят других, под ногами у них уютно расселись торговцы птичьим кормом. Извечное правило: шоу должно продолжаться.
Пересекаю пропеченную солнцем площадь и ныряю в сумрак ближайшего проулка, где царит вечная тень. Иные улочки столь узки, что в них едва ли разойдутся два человека. Дома же, серые сумрачные, относительно высоки и перекрестные тени преграждают путь солнцу. Тем жестче контраст, когда из полумрака улицы выходишь на очередную небольшую площадь и в лицо безжалостно ударяет яркая вспышка света. Лишь «туристическая тропа» - цепочка улиц в центре Венеции, по которой бродят группки разноплеменных пришельцев, относительно широка и просторна. Владельцы магазинчиков и рыночные торговцы снисходительно смотрят них. «Мы ненавидим туристов», - на протяжном русском сказала мне итальянка, одетая в платье цвета пламени и крови. – «Мы ими живем».
Тесноту существования еще более подчеркивают многочисленные каналы – подлинные улицы. И по этим узким полоскам воды неторопливо скользят пестрые гондолы. Рулевой, стоящий на корме, смотрит на пассажиров так, словно это он их нанял за немалые деньги и теперь желает получить все соответственно потраченным деньгам.
Впрочем и они – всего лишь часть города-театра, в котором царит пряный дух увядания. И не спеша ступая по старым камням, вдруг осознаешь, что находишься на борту корабля, который медленно, но неотвратимо погружается в пучину. И дело не только в том, что Венеция действительно оседает под воду. Она исходит людьми: все, кто не желает участвовать в пожизненном спектакле для чужаков, покидают ее. Венеция не существует для себя самой, только на показ, и потому - не живет. Она всего лишь призрак, одевший маску шута, чтобы те, кому нет дела до чужой боли, не увидели ее подлинного лица...
И в этом, исполненном одновременно смирения и гордости, угасании есть свое страшное очарование. И, ступив однаджы на непрочный берег ее, так неохотно возвращаешься на привычно устойчивую землю и так мучительно жаждешь новой встречи... В Венеции невозможно жить, но отчего так больно покидать ее?..
|
