Часто ли вы встречали добрых людей?
Вопрос из тех, которые можно назвать привычными, тех, которые каждый человек хотя бы один раз в жизни задает кому-нибудь в задушевной мирной беседе или, совсем наоборот, в пылу разгоревшегося спора, или, на худой конец, за неимением собеседника, спрашивает себя самого: «А часто ли ты, дружище, встречал истинно добрых людей? Что это, собственно, за материя такая – добрые люди? Да, и есть ли они вообще на белом свете?»
Мне приходилось когда-то водить дружбу с одной благородной четой, которую я довольно скоро после нашего знакомства определил в «добрые люди». Так случилось, что судьба забросила нас в один небольшой городок в Швейцарии, – они приехали туда на три года по рабочему контракту из России, я – по той же причине из Америки. Я люблю наблюдать людей, а в тот вечер коротал время в одном частном ресторанчике, куда, то ли по причине хорошей кухни, то ли еще почему, частенько захаживали русские. Тогда, после пятнадцати лет бесконечных скитаний по заграницам, мне нравилось подслушивать их невинные разговоры об адаптациях, преимуществах и недостатках местной жизни, такие знакомые и столько раз уже говоренные мною.
Когда хозяин, тучный краснощекий детина, пышущий жаром так, словно только что выбрался из духовки, заискивающе улыбаясь, проводил пару лет тридцати к свободному столику, второй мыслью, промелькнувшей у меня в голове (первая: «Вероятно, они – русские»), была мысль о том, что они очень разные и что такая пара, наверное, может послужить великолепным примером генетического дополнения друг друга в смысле продолжения рода человеческого. Женщина сразу приковывала к себе внимание стройной спортивной фигурой и огромными глазами неопределенного цвета. Её заряд оптимизма и живой энергетики, казалось, просто распространяется теплой волной диаметром метров на десять. В то время как от ее спутника, невысокого коренастого мужчины со спокойным, как маска, лицом, напротив, исходила отталкивающая холодная сдержанность, как будто, существующая исключительно c целью компенсации соседствующего поля жены. Короткие отрывки фраз, доносившиеся от их столика, подтвердили мое предположение о национальной принадлежности заинтересовавшей меня пары, и я, недолго раздумывая, решил заговорить с ними:
– Здравствуйте! Своих узнаю без единого произнесенного слова. Простите, что нарушил ваше уединение... Меня зовут Виктор.
– Нет, что вы. Мы рады встрече с соотечественником... Полина, – женщина непринужденно протянула руку.
Через двадцать минут я уже знал о них ровно столько, сколько можно было вместить в непрерывный словесный поток на двадцать минут: они приехали только вчера вечером, совсем рядом, на расстоянии одного квартала снимают квартиру, сами из Томска, женаты девять лет, успели обзавестись двумя детьми (мальчик и девочка) девяти и трех лет, которых забирают сюда примерно через месяц, то есть, как только обоснуются и прикупят кое-что из мебели, а еще Полина не преминула кокетливо заметить, что имя у нее немодное, но зато редко теперь встречающееся, а потом представила мужа (право представлять своего спутника она, видимо, по уже устоявшимся традициям в их семье, взяла на себя): «Леня» Полина произносила тоном строгой матери. Мне было приятно слушать хлопотливое щебетание Полины, теперь уже перешедшей к ее родословной. Я почему-то ощущал себя так, как в детстве, – будто бы с тобой рядом взрослая, сильная, все знающая мама, которая всегда защитит и все за тебя сделает и решит.
Мы стали близкими друзьями. Почти все выходные мы проводили вместе. За видимыми сдержанностью и угрюмостью Леонида я очень скоро обнаружил редко встречающиеся теперь в таком объеме честность и порядочность. Спустя примерно пол года (для меня это не было вновь) Полина стала все чаще говорить о родине, а ее неиссякаемое жизнелюбие все больше разбавлялось горечью ностальгических слез. Леонид тоже немного хандрил. Но его, скорее, огорчали настроения жены, нежели собственные переживания. Я успокаивал: все приходит и уходит, пройдет и этот этап. Действительно, адаптация моих друзей прошла, можно сказать, почти безболезненно и вложилась в несколько месяцев осени и зимы. С наступлением весны мои друзья приободрились, мы стали все чаще делать вылазки на природу. Иногда мне удавалось вытащить на рыбалку Леонида, не испытывающего никакого интереса к этому занятию и вовсе не обладающего соответствующими навыками.
В тот день моросил дождик, мы сидели, сгорбившись над удочками, укутанные в брезентовые плащи. Леонид не любил откровенничать, но тогда, отложив аккуратно удочку в сторону, присев на корточки поближе ко мне, заговорил:
– Ты знаешь, Виктор, вероятно, очень скоро в нашей жизни произойдут серьезные перемены. Поля хочет усыновить одного мальчика. Это сын ее школьной подруги, он родился почти в один день с нашим. Поля почему-то всегда его жалела, все говорила: «Он такой худенький, а Верка – халатная мать, ленивая, не кормит его, не следит». Вечно какие-то подарки ему покупала. И с Антоном нашим они всегда хорошо играли. Такое чувство, что это какое-то роковое продолжение событий..., – Леонид тяжело вздохнул, привстал, потоптался немного на месте, давая отекшим
ногам перерыв, присел и снова продолжал, – Теперь отец их бросил. Верка, мать,
загуляла. А ребенок, Пашка, говорит: «Лучше бы я умер». В общем, Поля плачет по ночам – и дите жалко, и себя жалко. Но я думаю, что она уже созрела брать.
– А как ты? Ведь это ж не только ее решение.
– Я? Не хочу, конечно. Но... пацана, и в правду, жалко, и Полину не поддержать... Ей и так тяжело. Не знаю...
Через три месяца их семья увеличилась на одного человека. Теперь мы реже проводили время вместе. Полина все время оправдывалась: «Ты же знаешь, – дети, Леня пашет, как вол, устает. Обещают контракт продлить...» Я все понимал и не обижался. Пашка, приемыш, первое время доставлял им хлопот, – то по карманам лазил, то врал, то малышку их обижал. Но настойчивость Полины и уравновешенность Леонида через некоторое время стали давать свои всходы. Пашка пообтерся и стал все больше походить манерами на их Антона. Все, как будто, наладилось и потекло своим чередом. Полина успокоилась, перестала дергаться, похорошела. Помню, она тогда немного подрабатывала в каком-то местном рекламном агентстве моделью, – то компьютеры рекламировала, то украшения.
– Конечно, с такой внешностью и сидеть в четырех стенах! – хвастала она, разливая чай.
– Да уж, тебе дома-то никак, – подтрунивал я.
Полина, кривляясь, нарочито широко оскалилась. Невольно опускаясь взглядом от крупных ровных зубов Полины к ее шее, плечам, груди, я, опомнившись, искоса посмотрел в сторону Леонида: «Нет, он не заметил. Зачем? Между нами все равно ничего нет, а он может зря расстроиться». Хотя, конечно, мысли у меня в голове гуляли всякие. Стоило Полине хоть как-то дать мне почувствовать ее заинтересованность, и я уж точно не упустил бы своего шанса. Кто знает, что произошло бы тогда через месяц-другой. Но в то время мне не суждено было стать ее любовником, как не суждено это было и никому другому. Громом среди ясного неба прозвучал неожиданный телефонный звонок от ее врача с приглашением сделать повторное УЗИ. У Полины обнаружили какое-то воспаление по-женски (они не рассказывали, а мне было неудобно расспрашивать). Потом ее прооперировали. Леонид разрывался между госпиталем, детьми, работой и, кажется, именно тогда приобрел свои первые седые волосы на висках. Слава Богу, в конце концов, все обошлось. Полина совсем поправилась, стала снова подумывать о работе, а я, чего греха таить, все так же поглядывал на нее.
Контракт Леониду продлили еще на три года, и они все чаще упоминали о предстоящем приезде Андрея, старшего брата Леонида. Бог знает, какими правдами и неправдами, но Андрей все-таки приехал в Швейцарию. Утверждал, что ненадолго, только полюбопытствовать: что оно такое – заграница. Он и не задержался у родных. Нашел себе женщину немолодую, но обеспеченную и, женившись, переехал к ней. Потом я слышал от Полины, что он уехал на родину, хочет переговорить с первой женой насчет того, чтобы забрать в Швейцарию их дочь. И вот тут-то произошло событие из ряда несчастий, переходящих в долгосрочные проблемы. Жена Андрея попала в автомобильную аварию. Сначала врачи обнадеживали, но вскоре стало очевидным, что ходить она уже не сможет и что ей нужен постоянный уход. Андрей, сославшись на временные проблемы с выездом, умолял брата со слезами в голосе забрать его больную жену пока на пару месяцев к себе.
– В конце концов, пару месяцев – не год. Я смогу присмотреть за ней, – исполненная искреннего благородного порыва и сострадания к несчастью бедной женщины, говорила Полина.
На том и порешили. Временно их семья увеличилась еще на одного человека. Через месяц выяснилось, что «новый член семьи» даже не догадывается о том, что не мешало бы вносить и свою, хотя бы символическую, лепту в семейный бюджет и вообще обладателем прекрасных человеческих качеств не является. Всю заботу, истраченные время и деньги по уходу за ней жена Андрея принимала, как должное. Первое время Полина все хлопотала, стараясь угодить несчастной, приготовить что-то вкусненькое для нее... Но каждый раз, когда Полина спрашивала за столом: «Ну, как? Вам нравится? Это – мой собственный рецепт!», в ответ следовало всегда одно и то же: «А я все ем». Полина огорчалась: «Слова доброго от нее не дождешься. Хоть бы раз спасибо сказала. За все время два раза детям конфет купила. Я понимаю, – у нее горе и все такое... Но, ведь нам-то она – чужой человек с улицы. Да, правильно у Тургенева, – благодетель и благодарность не знают друг друга...» Потом Поля жаловалась, что связана по рукам и ногам, страдает бессонницей, чувствует себя, как на пороховой бочке, потому что жена Андрея, как оказалось, уже перенесла раньше инфаркт и болеет последние десять лет сахарным диабетом. Каждое утро Полина думала только о том, чтобы «старуха» проснулась живой. «Вить, ты представляешь, она вчера забыла, что уже приняла таблетки от сахара и приняла их второй раз подряд. Ночью скорую вызывали». Леонид стал очень раздражителен, подсознательно вымещая свою досаду на жене и детях, стал прикладываться к рюмке.
– Ничего, ничего, уже совсем немного осталось. Неделя-другая и Андрей будет здесь. А там пускай уж сами решают, как им быть.
Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Андрей все не ехал, объясняя это всевозможными причинами и по-прежнему со слезами умолял потерпеть еще немного. Они терпели. Однажды я вырвал Полину вечером пройтись по набережной.
– Да, ладно, Поль. Бесконечно это не будет продолжаться, не может...
– Виктор! – эмоции просто хлынули из ее груди стоном, а из глаз – струями слез, – я не могу больше! За что мне все это?! Всю жизнь я живу ожиданием светлого завтрашнего дня. Сначала я ждала, когда нам станет полегче с деньгами. Ты же знаешь, родители Леонида нас выставили, а с моими он не хотел жить. Скитались по квартирам. Дети... Потом стало легчать, Швейцария. Тут, опять же, Пашка. Только с ним немного наладилось, моя операция... А теперь это! Господи! Мне кажется, – никогда не будет этому кошмару конца! Врачи говорят, что анемия у меня второй степени. Подохну рано или поздно и все.
– Не надо, Поля, не надо так мрачно. Пройдет эта черная полоса. Поверь мне. Думай о чем-то хорошем. Например, что дети, слава Богу, здоровы. Ты не имеешь права раскисать. Тебе детей подымать нужно. И потом, спроси себя сама: ну разве могли вы по-другому поступить? Хорошо это или плохо, но вы с Леонидом – такие люди, за то и расплачиваетесь. Да и сама ты – сильная красивая женщина...
Чувства жалости и желания смешивались во мне, оправдывая друг друга. Когда я притянул Полину к себе, немного вялую и не сопротивлявшуюся, я уже не мог оценивать свои поступки, выставляя им плюсы и минусы морали...
Мы были счастливы, счастливы настолько, насколько это было возможно в той ситуации. Полина почти каждый вечер ненадолго увиливала из дома, объясняя это тем, что ей необходима разрядка после целого дня в мрачной напряженной обстановке, создавшейся в их доме постоянным присутствием чужого да еще и больного человека. Леонид не возражал и даже не раз отмечал, что жена ожила и посвежела. Я стал своеобразной отдушиной для Полины. И она часто повторяла: «Может быть, это и есть конец проклятой черной полосы в моей жизни?»
По стечению обстоятельств, затянувшаяся темная полоса в жизни моих друзей плавно перешла в светлую гамму накануне моего возвращения в Америку. Примерно за неделю до окончания моего контракта наконец-то приехал Андрей. Леонид решительно отказался слушать что-либо, касающееся внутренних семейных проблем Андрея и его больной жены, твердо сказав: «Прости, Андрей! Я полагаю, что мы свою миссию выполнили. Теперь решай все сам. А меня уволь».
Горечь нашего расставания в душе Полины была немного компенсирована радостью избавления от несносной ответственности за жену Андрея. Полина пыталась себя подбадривать:
– Что ж, всему свое время. Теперь пришло время нам расстаться... Зато я буду снова чиста перед мужем. Не обижайся, Вить. Ты же знаешь, как дороги мне наши с тобой отношения. Пиши обязательно, не пропадай.
«Милая, милая Поля... Прощай. Держись, Леонид. Ты – хороший мужик», – я подымался по трапу самолета и мысленно снова и снова повторял: «Милая, милая моя. Прощай».
Я вернулся в удушливый Нью-Йорк и тосковал, как ребенок, лишенный матери. Тогда, когда Полина была рядом и так доступна, я не утруждал себя анализом наших взаимоотношений. Мне было хорошо и спокойно. И этого казалось достаточно. Но теперь я задыхался без нее, хандрил бесконечно, а глупые попытки отвлечься на других женщин были безнадежны. В какой-то момент, слегка опьянев, уже заговорив со своей спутницей о возможном приятном времяпровождении и почти получив ее недвусмысленное согласие, я вдруг начинал чувствовать раздражение, и женщина, еще минуту назад казавшаяся мне столь привлекательной, начинала вызывать откровенную реакцию отторжения. Не нравилось все, начиная от сладкого запаха ее духов и заканчивая толстым слоем помады на ее сочных губах.
«Поля, Полина! Где ты теперь? Помнишь ли обо мне?...». Я написал ей письмо почти в никуда. Тот адрес, что Полина мне дала, был адресом ее сестры, которая могла и переехать, и просто не передать письмо Полине. Через пол года я получил ответ, на который уже почти не надеялся. Полина писала, что они уже дома, что отец ее при смерти, что болеет уже несколько месяцев и, что им всем сейчас непросто. А я подумал: «Что же ты, голубушка, опять в темной полосе?» Наша переписка продолжалась, но была степенной. Поля писала редкие длинные письма, стараясь рассказать в них все, что с ней происходит и произошло за последнее время. Потом мы перешли на электронную почту, и письма ее стали более сдержанными. Вы знаете этот любопытный эффект: когда вы пишете от руки – вы говорите, а когда переходите к машинописи – беседа кажется искусственной. Но человек ко всему привыкает. Привыкли и мы. Переписка наша не стала активнее, хотя теперь вопрос времени почтовой пересылки был и устранен. И все же, время от времени и она, и я чувствовали необходимость написать друг другу. Поля не писала, естественно, о своих личных делах, но мне казалось, что иногда ее так и подмывает прихвастнуть своей очередной связью. А может быть я и ошибался.
Последнее письмо, полученное мной от Полины, было слишком горьким, чтобы им наслаждаться. Она писала: «Виктор, дорогой! Что же происходит?! Моим мукам нет конца. Ты же помнишь Пашку. Милое дитя. Мы ведь его полностью перекроили, сделали своим. Он ведь не врал, не воровал больше... А теперь! Я не знаю, что делать. Паша связался с какими-то подонками (не представляю, где он их нашел), стал воровать деньги и даже вещи из дому уносит. Приходит домой ночевать иногда, а на другой день после работы обнаруживаем новые пропажи. Я уже и с милицией говорила, и вылавливала его пару раз в разных местах, но толку все нет. Леня подерется с ним, а потом запьет на неделю. А я не могу складывать лапки, не имею права! Кто же Пашеньку спасет?! Он ведь в душе хороший, добрый. Только вот нет у него внутреннего стержня, что ли...»
Да, это было последнее письмо Полины. Я ей отписал тогда что-то вроде состраданий, пытался поддержать, как мог, потом несколько раз отправлял ей короткие записки, но ответа больше так и не получил.
Спустя пять лет (узок мир) я встретил Леонида на одной из железнодорожных станций Москвы. Приехал на родину по просьбе тетки, которая писала, что мать сильно сдала и хочет повидаться. Я сразу его узнал и с радостью бросился было обниматься. Он был сдержан, стал как-то нелепо расшаркиваться. Сказал, что спешит, что билет... И добавил, как будто, между прочим: «Поля умерла год назад от лейкемии. А я?, – его правый глаз слегка дернулся, – Кому я нужен, кроме нее?»
|
