ЛЕВКА-"МАЙОР"
Рушились судьбы, медленно деградируя, погибали люди, а бесстрастное и уютное "Поле чудес" принимало всех желающих, независимо от статуса и удачи в жизни.
Уважаемым человеком на фоне шпаны по обстоятельствам и алкашей по призванию был Лева Гутман-"майор". В прошлом "афганец", военный врач, 40-летний мужик, лысый, как Розенбаум, с могучими плечами, полуслепой и на костылях. Ногу "под корень" ему оторвало в Афгане, а слепнуть стал после контузии там же. Лева был резок в суждениях, не щадил неправых и мог, несмотря на костыли, накостылять по шее любому наглеющему подонку. О последствиях он не думал, давно в мыслях вычеркнув себя из "списка живых". Оттаивал Левка только с детьми, раздавал им мелочь и вытирал грязным платком обильные слезы из-под очков. Вот такие перепады настроений выводили его из транса и держали на плаву. Левка безбожно пил и божественно пел, чем и зарабатывал на пропитание и "Голду".
Просыпался майор с птичками и злыми кусачими еврейскими мухами. Кстати, о мухах. Проклятые создания в изобилии водились на полянке из-за близости шука, бороться с этой заразой было бесполезно. Мухи активно "помогали" маленькой царапине превратиться в гнойную язву. От язв спасались только листьями алоэ, произраставшего на краю бродяжьего "оазиса".
Просыпался майор и сразу же "леат-леат" ковылял через шук к месту "работы" на улицу Алленби. Его колоритная фигура запомнилась многим? и невозмутимые прохожие хотя бы вскользь, но с ним здоровались. Левка начинал петь. Репертуар был военный, но по заказу мог исполнить что-нибудь лирическое и блатное тоже. В эти минуты он радовался, как ребенок, что доставил хоть маленькую радость людям. Побирушкой Левка себя не считал: взамен жертвуемых трудовых бабок он создавал настроение - законный обмен. В аккомпанементе певец не нуждался, отбивая такт по старому, подобранному где-то алюминиевому тазику, вполне заменявшему оркестр. Скуповатые олимы, расчувствовавшись, кидали свои трудовые шекели, а немногие сабры действовали скорее рефлекторно - творили мицву в виде редких пятерок и десяток.
За 3-4 часа Левка набирал 100-120 шекелей, этого хватало на прокорм всей босяцкой братии. Надо сказать, что местные рэкетиры-наркошки не требовали у него "процент" - остатки совести позволяли быть относительно гуманными к инвалиду.
Солнышко набирало силу и светило ярче, а Левка, уставая, угасал. Часов в 11 он шабашил и отдавал деньги кому-нибудь из собратьев по среде обитания, являвшемуся к финалу выступления. Тот шел за харчами и подогревом, а кормилец медленно топал "домой" в редкий тенек на полянке.
Левка никогда в трезвом (увы, редком!) виде особо не распространялся о себе, но по отдельным пьяным откровениям ребята знали или догадывались об ударах судьбы, которые он мужественно перенес.
Мальчик из "хорошей еврейской семьи" в Ленинграде поступил в Военно-медицинскую академию и блестяще ее окончил. Далее: служба, майорский чин, "Афган", ранение, "дембель". Потом: сиротская пенсия, смерть родителей и женитьба по горячей любви на красавице-лимитчице с двумя пацанами от первого брака. Мальчишек он полюбил всем сердцем, как и их маму, ибо ни в чем не знал половинчатости. Левка их усыновил, дети же платили ему искренней сыновней привязанностью, всегда и во всем идеализируя отца, как героя войны. В 1988 году потихоньку увеличился исход евреев, предваряющий большую алию. Все поехали, и Левка с семьей тоже. Особых препон ему как инвалиду и орденоносцу не чинили, и Гутманы очутились в желанном месте.
В Израиле жизнь пошла нормально и интересно. Способный Левка быстро освоил разговорный иврит, сыновья тоже. С женой было сложнее, ну никак она, русская, не могла принять чужую культуру и реалии. На этой почве развились немыслимые претензии и обычный в таких случаях невроз. Казалось бы, жизнь идет, как по маслу: 4-хкомнатный "Амидар" на севере страны, приличная пенсия у главы семьи, "пнимия" (интернат) для старшего сына и прекрасная школа для малыша.
Живи и радуйся, что ты с родными здесь, а не в разваленной голодной России - так нет, все "не слава Б-гу". Танечка дальше никайона не пошла, и это страшно угнетало ее психику и самолюбие признанной красавицы.
Шло время. Жили небогато, но "не хуже людей", и Лева был счастлив, чувствуя себя истинным хозяином и добытчиком. Инвалидность не угнетала, огорчала лишь прогрессирующая слепота. А дальше... Опять же "как у людей", ничего нового. Танечка начала приходить с никайонов поздно вечером пьяненькая, но довольная. Старый честный вояка, сам любивший иногда пропустить стаканчик, смотрел сквозь пальцы на "необходимость расслабиться после напряженной уборки". Легковерный дурень, он и в мыслях не держал, что красавица-жена "расслабляется" не только винцом и не совсем с подругой.
В один прекрасный день Таня явилась в полночь в сопровождении рослого усатого блондина. Тот прямо с порога заявил без пауз, речь, по-видимому, была отрепетирована заранее:
- Лева, я люблю вашу жену, это у нас взаимно, мы давно встречаемся и решили жить вместе. В борьбе побеждает сильнейший! - аргументация в устах блондина звучала веско и убедительно.
Смаковать детали не стоит. Лева ушел, в чем стоял, оставив жене, детям и потенциальному новому мужу "Амидар", нажитое и доверенность на пенсию. А сам запил "по-черному" и ... "Поле чудес", невидимым магнитом притягивающее всех обездоленных.
Такова израильская одиссея героя, но это не все. Как-то Левка вернулся с работы "на рогах" (небывалый случай!) и рассказал, что встретил бывшую соседку по северному городку, где проживал раньше. Соседка с нескрываемым злорадством поведала о разнузданном поведении нового мужа и разрухе в семье.
- Пьет, Таньку лупит, дите малое измордовал. Танька никайонит, покупает ему водку, чтобы не гавкал, он нажрется и дрыхнет. Заявлять в миштару боится: он же турист, депортируют на раз. А так: "хоть соломенный, да муж". Проклинает себя и мечтает о твоем, Левчик, возвращении. высохла баба, а уж какая красавица была.
Левка бился в истерике:
- Завалю козла, урою на хрен! Пацанов жалко, не могу, а ей, суке, так и надо!
Мы успокаивали майора, как могли. А он пил и пил, забыв о работе. Но мужик настоящий, офицер, нашел в себе силы, резко снизил дозу и вернулся упрямец к любимому делу - уличному вокалу.
А дальше, как в сказке. Несколько дней подряд левкино пение слушала ватичка из Украины. Была она постарше майора лет на восемь-десять, но выглядела на все двадцать моложе, пышная, ухоженная. Она давно вдовствовала, еще работала и, видимо, грезила о женихе. Короче, забрала "меломанка" Левку к себе, отмыла, приодела и, кроме пива, ничего не дает. Ну разве еще кое-что, но это не наше дело. Живут они прекрасно, вечерами "спывають удвох", а солировать на улице артист, естественно, бросил. Разжирел Левка за месяц - не узнать, справный стал, как поросенок. Купила ватичка Левке автоколяску, так что теперь герой-инвалид не напрягается.
Как-то вместе приезжали на "Поле чудес", шмоток привезли, харчей знатных, а вот водочки - "черта с два". Левка доволен, как слон, по секрету мне сказал, что очень за пацанов переживает, но шустрая подруга Ривка обещала разыскать их и помочь, чем сможет. А она баба честная и энергичная: сказала - сделает!
НЕПОНЯТЫЕ СТРАСТИ
До конца дней моих останется в памяти разношерстная, колоритная и самобытная община "бывших" людей, спонтанно образовавшаяся на экзотической полянке - "островке свободы". Здесь доминировал "кодекс чести", выработанный самой жизнью, кодекс, которому могли бы позавидовать отдельно взятые "демократические" государства. При открытости нравов и относительной свободе действий категорически возбранялись: "крысятничество" (воровство у своих), "халява" (здесь: паразитирование на труде товарищей), "ячество" ("Я" - превыше всех, "Я" - был "великий", сюда попал случайно, вокруг - "быдло" и т. д.). Полная уравниловка, паритет, если хотите. Процветал истинный гуманизм: накормить голодного, приодеть оборванного, подлечить больного (чаще: мающегося с похмелюги). Единственная беда - унылая бесперспективность "первозданного" существования ...
Неподалеку от животворного источника - питьевого фонтанчика сидел на лавочке в течение целого дня молодой парень с отсутствующим взглядом серых лупатых глаз. Сидел, не меняя позы, лишь изредка почесывая "кудри черные до плеч", а по лицу блуждала надменная улыбка непонятого гения. Наши босяки, человеколюбивые и не в меру любопытные, почему-то не решались подойти и выяснить "кто такой", видимо, отталкивала незримая аура.
И вдруг Жорик-москвич, посланный за водой, возвратился с четырьмя наполненными бутылками и оповестил:
- Пацаны, там наша Джулька охмуряет "рокового незнакомца" (стиль изложения Жорик иногда заимствовал из рассказов О.Генри). Как бы чего не вышло! А если парень не поймет ее, ненормальную, и в "репу" ей накатит?
Почему Жорик взбеленился? Мы хорошо знали "свой кадр" - усатенькую румынку Джульку (Вовка-китаец называл ее ехидненько "куклеша"). В молодости она точно была красавицей, но сейчас эндокринная система да и вся биохимия, видно, дали сбой (не от водки ли?), и бедолаге приходилось бриться. Знали же мы о ней следующее: периодически прибивается к нашему "стаду" на предмет похмеления ("душка"-китаец с гусарским кивком, дама все-таки, грациозно изогнувшись, подносил ей в 6-7 утра заныканный для собственных нужд стакан водки, который милая кокетка залпом осушала), гипертрофированное чувство благодарности - иногда приносила в "общак" по 20 плиток любимого шоколада (жевала его постоянно), по 20 банок консервов, а главное, 5-6 бутылок водки (ясно, что "гонорар" от не особенно разборчивых лавочников). После пары стаканов могла два часа кряду что-то оживленно рассказывать по-румынски, помогая руками.
На иврите с ней общался только Вовка-китаец и то на уровне шука. Кстати, китаец никогда не ел принесенные Джулькой харчи - брезговал (знал источник поступления и способ заработка), остальная же братия поглощала трофеи с удовольствием и благодарностью. Ребята тоже делились с ней по-братски и по мере возможностей опекали вечно полупьяную недотепу.
И вот эта самая Джулька (Джульетта на самом деле) в своем немыслимом даже для клоуна наряде (малиновая блузка с блестками, ярко-зеленые "тайцы" тоже с "люрексом", желтые босоножки на платформе и очаровательная шляпка с цветами-"радугой" на спутанной гриве смоляных волос, плюс бусы из стекляруса, ожерелья из ракушек и еще что-то непонятное на шее и запястьях) охмуряет "незнакомца". И вот она уже ведет его к нам, они по дороге беседуют, прекрасно (что за наваждение?) понимая друг дружку - загадка, да и только. "А ларчик просто открывался" - Эдик, как он отрекомендовался, родом из Кишинева и свободно говорит по-молдавски (практически тот же румынский). Какая удача, переводчик наконец-то раскроет "тайну" Джульки.
Оказывается, барышне всего 30, муж за пьянство выгнал из дома, забрав себе сынишку, подрабатывает проституцией ("тайна", как же!), у нее периодически "срывает башню" - лежит в дурке, делит убогую квартирку с такой же отверженной и отводит душу только здесь с "братьями" (какая честь!), которых очень любит.
Признаться, исповедь тронула босяков, она-то еще понесчастней нас. К ней потянулись со стаканами. Джулька кивала головой, горько рыдала и твердила по-русски: "водка, бл-дь". На этом ее познания "великого и могучего" исчерпывались.
Надо сказать, что никто с Джулькой не заигрывал, она была нашим товарищем по несчастью, а товарищей, как известно, не... Она же, шельма, глаз на новенького положила, однако Эдик был выше этого. Почему?
Из рассказа новичка стала понятна его жизненная позиция и цели. Холимое, подающее большие надежды дитя раньше родителей укатило в Израиль за новыми впечатлениями. Он - поэт (уровень "одаренности" выяснился по прослушивании опусов - районная газета. Десяток публикаций, напыщенность, вторичность, нарочитая, "притянутая за уши", образность и огромная претенциозность), прекрасные дамы не волнуют - философ, бренность бытия - основная проблема, тревожащая его пытливый ум и мятежную душу. Клинический случай! Дальше - суровая проза: "корзина" кончилась, жрать нечего, иврит на нуле, зато в наличии сумашедшие амбиции и неукротимое желание утвердиться в литературном мире страны. В общем, "пистэ халоймес".
И с легкой руки "куклеши" прижился у нас Эдик, сочувствовали парню. Прошло несколько дней, Эдик посвежел (пил мало) и начал борзеть. К окружению снисходил, разговаривал сквозь зубы и пару раз намекнул, что мы (кормильцы!) - гниль, а он - уникум. Нюх потерял на радостях. При всем при том пользы от него было коллективу как от козла молока. И импульсивный Жорик однажды после очередного хамского заявления не выдержал и заорал:
- Животное, забыл, как шкура под гипсом чешется? Я тебе сейчас "дупло" порву!
А Эдик от "намека" почему-то густо покраснел и потупился. Реакция насторожила "психолога"-китайца.
Дело в том, что заява Жорика не имела под собой реальной базы и носила чисто воспитательный характер. "Компенсаторная парагедония" (гомосексуализм в силу вынужденных обстоятельств) не практиковалась среди славных представителей дружной босяцкой семьи - благо, доступных, недорогих шлюх на Алленби пруд пруди. Чай, у нас не "зона" и не казарма. Но угрозы в шутку практиковались и требовали немедленного жесткого отпора. А тут явно неадекватная реакция.
Миротворец-китаец посоветовал Эдику: "Посиди, земляк, в сторонке с подругой Джулькой, она похмеленная, веселая. Отдохни, подумай, как жить дальше".
Затем рявкнул на Жорика: "Не травить. Проследи внимательно за ним, нужны конкретные факты".
Жорик, приняв четкое руководство к действиям, возликовал и навострил уши.
А вечер был изумительный. Жара спала, с моря дул освежающий, порывистый ветерок, шуршанье шин, лай собак - звуковая какофония. Подмигивающие звезды и соперничающие с ними огни самолетов, спешащих доставить очередную порцию искателей счастья в гостеприимный Бен-Гурион. Изрядно вмазанный Венька Шленский вскочил с насиженного места и, размахивая руками, завопил:
- Летите, мотеки, метелок на всех хватит, - приветствие стало традиционным.
Огорченный, непонятый Эдик раскинулся метрах в двадцати от нас, вытянул длиннющие ноги и начал завывать на дынную корку молодого лунного серпика:
- Какая ночь, я не могу. Не спится мне, такая лунность...
Чувствовалось, что работает на эффект, очень уж хотелось впечатлить "плебс" знанием классики. Но внимала ему только "куклеша", преданно сидящая рядом. Слезы катились по ее напудренной мордочке, застревая в усиках. Она, конечно же, ничего не понимала, но ориентировалась на рвущую душу интонацию.
А потом сладкая парочка исчезла. Мы недоуменно переглянулись. Неужели?...
Через неделю к вечернему супчику появился Эдик, вымытый, разодетый и подстриженный под модный "ежик". Жалобно и откровенно смущаясь, он произнес:
- Простите, ребята, я был неправ. А это вам, - протянул сумку с гостинцами.
Добродушные босяки приветствовали раскаянье: "Ладно, бывает, садись, Эдик, стихи почитай".
Раскаянье, судя по манере поведения, было непритворным, но бдительный Жорик держал "нос по ветру". Эдик посидел часок, рассказал, что устроился на работу, определился с квартирой, но друзей никогда не забудет. Ребята порадовались его удаче. Эдик тепло распрощался и ушел, а Жорик потерялся вместе с ним. Ну и ладно, мало ли какие дела у человека.
Утомленная трудным днем, возлияниями и суровой жизнью вообще, компания потихоньку отключилась. А где-то в первом часу ночи возник вездесущий проныра Жорик с квадратными глазами. Он разбудил нас с китайцем и, то и дело сплевывая, с содроганием в голосе поведал:
- Мужики, он - "гребень", сам убедился. Короче, пропартизанил я за ним до места жительства. Деда Семена знаете, так вот, он с дедом, - Жорик выдержал паузу, - трахается!..
Мы уже ничему не удивлялись, жизнь на "поле чудес" научила, но Семен!
Ватик с властными замашками бывшего управдома часто прогуливал своего терьерчика-крошку по "нашей" территории. Всегда вежливо здоровался, расспрашивал о делах, пару раз приносил пожрать и старые шмотки. Невысокий, крепенький, седой, очень благообразный, "правильный" и вдруг...
Жорик с перекошенной от омерзения рожей продолжал "расклад":
- Дом Семена вы знаете, живет дед на первом этаже, в окно все видно. Эдик входит, а старик к нему кинулся, начал эдькин тощий зад поглаживать и так шкодно снизу вверх на этого козла поглядывает. А тот оловянные глаза выкатил и деда поцеловал в лысую макушку, за плечи обнял и свет выключил. Я постоял, послушал вздохи и признания, чуть не блеванул и соскочил в "стойло". А по дороге Джульку пьяную встретил, она мне гордо так, жестами объяснила, что посватала Эдика и теперь будет "аколь беседер", - Жорик с горя налил себе заслуженный стакан из нычки на утро.
В моем воображении нарисовалась предпологаемая картина. Скандальные "лавры" отмороженного тезки - пресловутого Лимона, - не давали покоя юному дарованию. На Парнас любой ценой. Хотелось всего сразу за "просто так". (Для справки: "просто так" - очень уместное определение. В тюремной камере новичку предлагают от скуки сыграть в любую доступную игру "на интерес" или за "просто так". На фене "просто так" - задница. Новенький, не ведая, конечно же, выбирает второй вариант, как правило проигрывает и болезненно расплачивается, приобретая пожизненное клеймо "петуха"). Вот и нашел пацан "тихую пристань", дело, видимо, знакомое.
А мы взбесились. По "понятиям" за обман (здесь: подтасовку "масти" узника) на зоне казнят, жрали-то вместе, значит, приблизились к "опущенному". Мудрый китаец предложил отдыхать, не рвать сердце обидой, пообещав, что расплату берет на себя.
Через некоторое время, вечерком, снова нарисовался довольный жизнью Эдик с сумкой припасов. И тут я не узнал всегда выдержанного, всепрощающего Вовку-китайца. Он леопардом прыгнул к "приголубленному", отвесил ему звучную оплеуху и пинками погнал с полянки. Эдик, наверное, понял, что "тайное стало явным" и сквозанул с концами.
А где-то спустя неделю везучий соглядатай Жорик рано утром решил выбить похмельную дурь, искупавшись в море, т.к. подвернулась неплохая шабашка на разгрузке. В районе дельфинария он нырнул в целительную воду и, освеженный, выскочил на берег, где нос к носу столкнулся с незадачливым Эдиком. Эдик искательно улыбнулся, но Жорик грозно сверкнул бандитскими глазами, и поэт стушевался. Однако быстро пришел в себя и взвыл дурным голосом:
- А какое ваше собачье дело?
И, действительно, какое?..
|
