- Вить, ты спортивки-то не выкладывай. И кроссовки пусть будут. Ну вот- домино с нардами не забыл воткнуть, а шорты, плавки, эспандер где? Тебе же доктор велел обязательно нагружать мышцы. И футболок недостаточно…
Лера, вывалив на кровать содержимое чемодана супруга, складывала вещи заново - аккуратно и методично, согласно составленному c вечера списку.
- Да на фига все это волочь!- раздался из кухни недовольный голос чавкающего Виктора.- Чай, не верблюд двугорбый. Не на год еду. Это ты, как улитка, готова весь дом за собой тащить, а умные люди путешествуют налегке.
- Вить, ты в путевку-то свою заглядывал? Там большими печатными буквами написано: «Лечебные стимулирующие ванны, бассейн, ежедневная гимнастика, велосипедные прогулки…». Ты что же в своем костюме парадном будешь этим заниматься? Ну зачем ты его погрузил, лето ж на дворе? Может еще связку галстуков прихватишь?
- Костюм не трожь. Пусть будет, жрать не просит. Может, я на свидание там пойду… вечерком… как похолодает…, - изрек Виктор мечтательно, прихлебывая из пиалы зеленый чай.
- Ага… Вспомни, что тебе доктор говорил при выписке, – пробурчала Лера.- Не успели сердце заштопать, он уже хвост распустил.
- Сумчатых своих будешь жизни учить!
Хлопнула балконная дверь. Это недовольный глава семьи отправился «смотреть погоду».
Сумчатыми Виктор презрительно называл проживающих в Австралии невестку с сыном. Первую - за то, что австралийка и владеет шикарным домом с бассейном (сам Виктор проживал в социальной двушке). За то, что она старше его Ваньки на 8 лет и имеет восьмилетнюю дочку от первого брака. А Ваньку - за ренегатство, раз предал родину предков, отправившись, «как гусь лапчатый, в теплые края». За то, что женился на «старой тетке из-за бассейна». За то, что письма пишет Лерке, а ему только приветы передает. За то, что, звоня, после дежурного «как дела?», нетерпеливо зовет к трубке мать и треплется с ней по часу. В общем, самые натуральные сумчатые, то бишь кенгуру.
Погода Виктора не порадовала. Градусник показывал +28. На улице было парко, как в сауне. Полураздетые, разморенные жарой бюргеры, лениво ползали под балконом, как причумленные от дихлофоса тараканы. Мужской пол был в мятых хэбэшных шортах и таких же спортивных майках, вопящих о тоске по гладильной доске. Женский тоже глаз не умилял. Девицы щеголяли в полумайках с открытыми татуированными поясницами и утыканными железом пупками в обтягивающих целлюлитные задницы бриджах, из- под которых выглядывала изрядная часть трусов. Да благо бы трусов, а то ведь сие изделие и трусами не назовешь: спереди- тряпочка, сзади- веревочка. Тьху, срам один. Как же они называются плавки-то эти? Надо же, запамятовал.
- Мать!- крикнул Виктор в полураскрытую дверь.- Как это позорище называется?
- Какое из многих?- сострила Лера, привыкшая к критиканству супруга, которое после их переезда в Германию стало его обычным состоянием.
- Ну, трусы эти проститутские- «заплатка на ниточках»?
Лера сосредоточенно паковала в чемодан комнатные шлепанцы, солнцезащитные очки и большое махровое полотенце, сверяясь с лежащим на тумбочке списком.
- Стринги,- бросила она в сторону балкона.
- Хм…Ну да, стринги,- пробурчал Виктор.- Фиговый листок у Евы и тот был шире.
Он перевел взгляд на белье, только что вывешенное женой для просушки. На металлическом штендере в углу балкона среди маек, носков, лифчиков, его собственных семеек сохли и леркины трусы, простые хэбэшные, широкие и высокие, почти до ушей. И главное- с кулиской, куда втянута резинка полусантиметровой ширины. Интересно, где она такие покупает? Небось, в русском магазине. Здесь такого бельишка никогда и не производили. Тут же - бесстыдство одно. Вон идут карикатуры в джинсах- бедровках, сало наружу вываливши. Хоть бы одной в штанах с низким поясом было красиво. Перетянуты, как сардельки. Жирные бока нависают над поясами, как квашня стекающая из бочки. Была бы его, Виктора, воля, он бы завел в Германии полицию нравов, в обязанности которой вменил бы рейды по улицам города с тонкими кожаными плетками, которыми полицейские охаживали бы коровушек по жирным, неприкрытым штанами бокам. Мода, вашу мать!
А Лерка модой не интересуется. Совсем. А ведь в Совке всегда просыпалась на час раньше и красилась по полной программе. Бигуди по утрам варила в эмалированной кастрюльке, к соседке Катьке бегала на маникюр с педикюром, вела по телефону переговоры с Валькой- модисткой о фасонах да примерках. Она на родине была завучем школы, районным депутатом, вечно выступала на конференциях, совещаниях, заседаниях. Ее даже по областному телевидению показывали в передаче «Педагоги-новаторы» и с доски почета «Ими гордится район» не снимали. Вот она и модничала. А тут…
Виктор взял в руки яркий толстый альбомчик с фотографиями, лежавший на пластиковом столике, рядом с нагретой солнцем бутылкой минералки. По приезду в Германию он увлекся фотографией и щелкал все подряд. С каждым годом снимков было все меньше. То ли они с женой перестали удивляться окружению, то ли Лерка разлюбила свое изображение…
Интерес к своей внешности жена теряла постепенно. Если на снимках первого года иммиграции была всегда накрашена, с длинными перламутровыми ногтями, в разных нарядах, с различными украшениями на шее, пальцах, ушах, то через год- без маникюра, с коротко остриженными ногтями. Еще через год – уже без «портрета лица»: ни тебе туши, ни помады. А вот и совсем «приехали»- сплошные джинсы, кроссовки, мешковатые футболки а-ля «настоящая фрау». Слава богу, хоть седину подкрасила к приезду сумчатых, но прически уже нет никакой- неизменный хвостик на затылке, скрученный рыжей мохнатой резинкой. И на всех фотографиях последних двух лет в ушах -одни и те же скромные, практически детские, сережки- поцелуйчики. Все свои «драгоценности» Лерка вдруг подарила «сумчатой внучке». Хоть бы посоветовалась с ним предварительно. И духами французскими она не пользуется. Так и стоят все в секретере. Отдает предпочтение дешевым дезодорантам.
Как-то он спросил жену, почему та не прихорашивается. В ответ услышал: «А кто меня видит?». Кто ее видит… А он, значит, уже в расчет не берется. То, что он видит, это чхать!
Конечно, жизнь в Германии женственность не стимулирует. На немок глядючи, и наши бабы постепенно опускаются, как хамелеоны, сливаясь с окружающей средой. А, с другой стороны, и в самом деле, куда она ходит? Работа- дом- работа. Да и работа еще та: уборка четырех бюргерских домов... М-да…
В дверном проеме мелькнул уже застегнутый на все замки чемодан Виктора.
- Ты костюм-то не выложила?- забеспокоился он.
- Не посмела, Ваше Высочество.
Лера уже давно не спорила с мужем. Спокойно реагировала на все его закидоны. С тех пор, как у Виктора начались проблемы с сердцем и доктор Клебст предупредил ее о возможности «самых серьезных последствий», она избегала любого обострения отношений в семье и мягко, с юмором предотвращала возможные стрессы.
- Не посмела она,- подумал Виктор.- Не хочет нарываться. Со всем соглашается, будто я смертник какой. А это еще больше раздражает. Вот настояла на моей поездке в санаторий: «Расслабишься, восстановишь силы после операции, получишь заряд энергии и бодрости». Небось, отдохнуть от меня мечтает, а не жизнь мне продлить. Может, и лучше ей будет, если я сдохну. Получит пенсию по вдовству, не надо будет чужие дома вылизывать.
Виктор был недоволен жизнью, окружением, соседями, родными и злился на весь белый свет. Может, потому, что так и не нашел себя на земле предков, получая подачки от государства и ностальгируя по прошлому, где он был уважаемым человеком - главным налоговым инспектором района. Ему кланялись, к нему подлизывались, ему льстили и дарили подарки. И чего его понесло в эту Дойчландию? Кум Яшка уговорил: «Все наши едут. Чего тебе одному оставаться? Там человеком себя почувствуешь». Почувствовал, мать его!!!
А Лерка не ропщет, не упрекает его жизнью, чужбиной загубленной, и это бесит еще больше. Ведь именно он настоял на их переезде, пообещав жене молочные реки и кисельные берега. И вот… головокружительная карьера: из депутата - в говночисты. Лера не предъявляла ему претензий, не спрашивала, когда все это кончится, не пугала отъездом на родину. Она просто отморозилась, живя тускло, серо, без огонька, механически, как бы на автопилоте. И это окончательно убедило Виктора в том, что жизнь не удалась. «Ну хоть немного отдохнет от меня»,- думал он, ожидая автобуса, направляющегося на вокзал.
***
Виктор махнул рукой стоящей на балконе супруге и нырнул в чрево расписанного рекламой буса. Настроение совсем брякнулось под ноги, когда увидел, что все места в заднем ряду утрамбованы молодежью: девицами в эластичных шортиках и парнями в каких-то джинсовых струпьях, сосульками свисающих от бедра до колена. У всех на башке- свалянные качалки, и не разберешь- где девка, где пацан. Существа среднего рода. Сидят, как летучие мыши - в черных очках и наушниках, сложив свои ласты сорок последнего размера на кресла, расположенные напротив. Никакого порядка!
Виктор протиснулся вглубь салона, с трудом пристроив в углу чемодан на колесах. Еще раз посмотрел на молодняк, внимающий какофонии, доносящейся из наушников. Ухмыльнулся, вспомнив услышанный вчера анекдот: «Я когда-нибудь убьюсь с этим плеером!»- взвизгнула летучая мышь, ударившись башкой о небоскреб». «А плеера-то изменились, - отметил про себя Виктор.- Прогресс чешет семимильными шагами. Еще недавно у хиппарей этих на груди висели целые «блюдца», а теперь вот - маленькие пальчики.
На следующей остановке в автобус втиснулась обнимающаяся парочка тинейджеров - оба в приспущенных штанах с мотней на уровне колен, оба татуированные и, как ежики, утыканны металлом: в ноздрях, в ушах, в губах. Папуасы отдыхают. У Папуасихи звякнул мобильник, и она во всю глотку стала выяснять отношения с каким-то Дирком, которому тут же сообщила, что он- не Дирк вовсе, а дырка от задницы.
- Погромче, пожалуйста,- попросил Виктор Папуасиху,- нам всем интересны подробности вашей личной жизни.
Тинейджеры недоуменно переглянулись. В Германии не принято делать молодежи замечания. Страна непуганых идиотов! Вот бы этих Папуасов да к ним сейчас, в райцентр. Там бы у них мгновенно зачет приняли по моральному кодексу строителя капитализма. Виктор поймал на себе пучок неодобрительных взглядов пассажиров. Вот козлы! Нет бы всем миром образумить эту шелупонь, место старшим не уступающую, клешни свои раскладывающую по всему салону, музыкой своей окружающих терроризирующую да во всю глотку ругательства изрыгающую. Так они на меня зыркают, демократы обделанные!
От пота к спине прилипла рубаха. Лето Виктор не любил. Но это не мешало ему ненавидеть все остальные времена года. В Германии и зима - не зима, и весна- не весна, и осень- не осень. Пародия сплошная. У этих немцев все не как у людей. У них даже времена года начинаются не первого числа, а где-то в средине месяца. Черти что!
Слава богу, прибыли. Вокзальный термометр подползал к 30. А что же будет в Баварии? Он там со своим сердцем совсем копыта отбросит. Ну и пусть. У Лерки руки развяжутся. Найдет себе фройнда и оживет, а то ведь - восковая фигура из музея мадам Тюссо. Хоть бы выматерилась когда, как нормальная баба. А то… Виктор сплюнул на асфальт и вошел в стеклянное здание вокзала. Купил в киоске газету «Эмигрант»- Лерка, небось, не догадалась детектив воткнуть в чемодан. Пошел по подземному переходу искать свою платформу. Меж билетных автоматов, как муха в кипятке, металась какая-то бабулька в платочке. «Ну точно из наших,- подумал Виктор.- Потеряла сопровождение и с ума сходит». Бабулька, увидев в руках у Виктора газету с русским шрифтом, подстреленной чайкой бросилась ему под ноги: «Мил человек, помоги, я же вижу, что ты- наш!».
«Странно,- подумал он.- Из чего это видно? Одет прилично, выбрит, подстрижен, рта еще не открывал, так что зубов его золотых бабка не видела. А поди ж ты- «наш»…
Бабулька мертвой хваткой уцепилась в локоть Виктора и на одном дыхании поведала, что едет к сыну от другого сына, который ее в электричку посадил и билет вчера купленный дал в руку. А контролер билет этот забраковал, мол, покупать проездные документы можно только в день отъезда, а не заранее и стал штраф требовать. А денег у нее не оказалось, так как другой сын должен был ее через час встретить. Тогда контролер стал паспорт вымогать. А паспорт-то у первого сына остался. Так бабулю ссадили на этой станции и хотели волочь в полицию, чтоб таки штраф содрать. А она стала в обморок падать от страху, так как немецкий практически не понимает, а полиции боится пуще смерти. Контролер, испугавшись, что бабка концы отдаст, а его потом затаскают, махнул рукой и отвязался. Вот она теперь тут круги наматывает, а пользоваться автоматом не умеет. Не знает и как поезд следующий искать.
Виктор улыбнулся: бедные наши люди- ни языка, ни порядка не понимают, а все равно по миру шастают. Он взял бабульке билет, отвел ее на нужную платформу и позвонил по мобильнику ее второму сыну, который уже успел поругаться с первым и писал заявление в полицию о пропаже матери из электрички.
Бабулька перекрестила Виктора:
– Спасибо, сынка! Пусть тебе бог помогает!
- И вам не болеть!- попрощался он и, насвистывая «Марш энтузиастов», двинул на свою платформу.
***
А вот и он, мюнхенский, стоит уже голубчик. Виктор загрузился в вагон для некурящих и оказался единственным пассажиром. Слава те господи! Хоть пару остановок проедет в тишине и покое. Выбрал самое удобное место в центре вагона, уселся и положил ноги на противоположное сидение - что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Раскрыл чемодан, достал ручку из кармана пиджака, развернул «Эмигрант» и стал разгадывать сканворд. Поезд плавно тронулся. Заработали кондиционеры. Виктор облегченно вздохнул, но голова все равно отказывалась работать. Ну не знает он ни самой большой реки в Бирме, ни типов старинных парусных суден. Вот если б его спросили что-нибудь о налогах, он бы тут же ответил. Но о налогах его никто не спрашивал, потому как он безработный. Согласно основной заповеди Западного мира, одни продают душу, другие - родину, третьи- пирожки с тухлым мясом, но главное, чтобы все они вовремя платили налоги. Виктор налогов не платил, хоть и продал родину вкупе с душой. Не понадобилась его жертва Германии, плевала она на нее с высоты Бранденбургских ворот. Следовательно, Виктор - не просто неудачник. Он - идиот, притом, полный…
Хотел отложить «Эмигрант» в сторону, но глаз зацепился за заголовок на странице юмора: «Десять признаков, что вы - полный дурак». Виктор стал жадно вчитываться в эти признаки:
1. Вас никогда не просят сделать лицо попроще.
2. У вас в руке карты, а ни у кого больше их уже нет.
3.Вас все ласково зовут "Витюшей" и угощают печенюшками.
4.Родители нашли вас в закуске.
5. Вы окончили спецшколу с шоколадной медалью.
6. Вы убили кого-нибудь, а вам за это ничего не было.
7. Вы требуете, чтобы жена отвернулась, когда вы делаете заначку.
8. Вы съели историю болезни, чтобы пойти в армию.
9. У вас отрицательный IQ.
10. Вам везет!
Виктор повеселел. Тест на идиотизм он не прошел. Значит, просто неудачник.
Задумавшись над своей непутевой жизнью, он прислонился лбом к холодному стеклу и залюбовался пейзажами исторической родины. Чисто, уютно, нарядно. За окном мелькала яркая изумрудная зелень, красивые снопы на полях, спрессованные в круглые рулоны, лазурное небо, живописные озерца. Забавные, словно игрушечные, домики с красными крышами. Такие он видел в детстве в «Сказках братьев Гримм», подаренных ему родителями на Новый год. Незаметно Виктор отключился, вроде как задремал.
Проснулся от резкого удара головой о стекло и грохота упавшего на пол чемодана. Экстренное торможение. Видать, какой-то алкаш пробовался на роль Анны Карениной. Как ни странно, сообщений по громкоговорителю не последовало. Наверное, машинист в шоке. Поезд стоял. Минуту, десять, час. Виктор выглянул в окно и не поверил своим глазам: пространство вокруг него как-то странно изогнулось, подобно спецэффектам компьютерной графики, преломилось, заиграло радужным спектром и медленно, как бы нехотя восстановило прежние очертания. Все, по приезду надо идти в психушку сдаваться. Дальше так не пойдет.
Через минуту поезд тронулся, набрал скорость. В вагоне резко похолодало. Надо же, а ведь на юг едем. Поежившись, достал из чемодана костюмный пиджак и быстренько втиснулся в него. А Лерка спрашивала: на фига.
Экспресс несся с бешеной скоростью, как в аттракционе «Американские горки», и в заоконном мелькании уже ничего нельзя было различить. Машинист, переехав человека, определенно чокнулся. Виктор посмотрел на подаренные ему Ванькой «Командирские»: он в дороге уже более десяти часов!!! Этого просто не может быть! И за это время поезд не сделал ни одной остановки, кроме вынужденной!!! Нет, определенно что-то с часами. Или с головой…
Вдруг экспресс сбросил скорость. Виктор прильнул к стеклу и вздрогнул всем телом. За окном, на фоне пепельного неба и грязно- болотной зелени, мелькали неухоженные поля с первобытными стогами, деревенские развалюшки с покосившимися заборами, одинокие домики путевых обходчиков, пасущиеся на лугу грязные худые коровы, подгоняемые мальчиком-подпаском в рваной соломенной шляпе. Разбитые ухабистые дороги с трясущимися по ним грузовиками и медленно ползущими подводами с сеном. Серые невыразительные поселки и деревеньки, посадки корявых пыльных деревьев вдоль насыпи. Ни дать, ни взять - начало прошлого века. Куда ж это они въехали? Периодически глаз вырывал названия станций на русском языке. Не может этого быть!!!. Виктор дрожащей рукой водрузил на нос очки. Так и есть - Россия. Вот показался полуразрушенный деревянный помост какого- то задрипанного полустанка с названием «Детство». Во дают! Юморные ребята. Вдоль насыпи по пыльной узкой колее на доходяжном «Орленке» ехал белесый мальчик с разбитыми коленками. На перемотанном изолентой руле болтался пустой алюминиевый бидон. У Виктора сперло дыхание: да это же он сам, только в детстве! Вон улыбается беззубым ртом. Так и есть - нет двух передних, выбитых шайбой, когда стоял на воротах в «ледовом побоище» с деповскими. Только через год в райцентре ему поставили железные, а через три - заменили на золотые. И багажник у велика погнут после того, как на него взгромоздилась соседская Танька по кличке Комод-на ножках. Ну, конечно, это он. Сердце остро защемило. «Может, я уже умираю, и вся жизнь передо мной проносится?»- подумал Виктор обреченно.- Вот тебе и подлечился, вот тебе и восстановил силы, вот тебе и получил заряд бодрости…
Поезд обогнал Витька, и вскоре за окном промелькнула станция «Отрочество». Виктор прикипел к стеклу, сцены сменялись, как в калейдоскопе: рыбалка, спортивный лагерь, сенокос, первый привод в милицию, первая любовь к веснушчатой Аньке, свидетельство об окончании восьми классов…
Экспресс шел все быстрее. Вот и «Юность»- выпускной бал, провал в политех, драка на танцах, второй привод в милицию, армия, значок «Отличник боевой и политической подготовки», поступление в финансово-экономический, вторая любовь к Лерке из педагогического, ее категорический отказ, роман с Катькой из медицинского…
Станция «Молодость»- защита диплома, ссора с Катькой, свадьба с Леркой, направление в райцентр, рождение Ваньки, получение отдельной квартиры, туристическая поездка в ГДР, повышение по службе, покупка «Жигулей» …
С каждой новой станцией скорость увеличивалась. Виктор уже не успевал разглядеть лица, только точечно фиксировал события. И к своему удивлению, обнаружил, что жизнь его складывалась не так и плохо, как ему всегда казалось, - без бед, несчастий, без глубоких стрессов.
Промелькнула «Зрелость» - всеобщий психоз окружения с отъездом на родину предков, решение примкнуть к отъезжантам, нервотрепка с документами, продажа автомобиля, переселенческий лагерь в Брамше, поиск работы, социал, выпускной у Ваньки, второй выпускной у сына, женитьба Ваньки и отбытие его в Австралию, первый сердечный приступ, операция на сердце, смерть… Леры…от рака… Нет! Не-е-е-е-ет!!! Только не это! Это неправ-да-а-а-а…
За окном появилась «Старость», но Виктор даже не поднял головы, упавшей на колени и прикрытой сверху руками. Спустя какое-то время он вдруг вскочил на ноги, бросился к выходу из вагона, потянул за ручку, но дверь будто заклинило. Виктор бросился в противоположную сторону. Остервенело стал растягивать дверные створки. Тщетно. «Стойте! Остановитесь! Выпустите меня из этого дурдома! Где пассажиры? Где контролеры? Где Мюнхен, вашу мать! Что это за мышеловка? Я хочу вырваться отсюда!!!». Виктор разогнался и двинул правой ногой в дверное стекло. Стекло осталось на месте, а он, взвыв от боли, упал на пол. С трудом поднявшись, сильно хромая, Виктор вернулся на свое место. Открыл чемодан в поисках тяжелого предмета. Ничего похожего не обнаружив, ляпнулся на сидение и безучастно уставился на свое отражение в оконном стекле. Периферическим взглядом выхватил название конечной станции: «Смерть» и оцепенел. Поезд, изрядно сбросив скорость, двигался по усаженной елками аллее и, наконец, упершись в какую-то стену, остановился. Виктор присмотрелся. В стене, выстроенной буквой «Г», было множество ячеек, подобных тем, в которых хранятся урны с прахом усопших. Окно Виктора оказалось аккурат напротив одной из них. Да это же его собственная ячейка! «Viktor Schmidt 1955- 2035». Во бред! Не хоронят в Германии прах в стене. В Голландии хоронят, а в Германии урну закапывают в могилу. Это он знает точно. Ему в больнице сосед по палате рассказывал. Старик Энгель говорил, что недолго ему осталось - сердце совсем дырявое. Потому-то он и заключил договор с фирмой «Брюггер и сыновья» на захоронение себя, любимого, в Нидерландах. Там кремация стоит всего 1100 евро, что на 600 евро дешевле, чем в Германии. И будто бы в Голландии из ежегодно кремируемых двух с половиной тысяч покойников полторы тысячи – наши, германские. Значит, все это- ерунда. И то, что было перед «Смертью» - тоже. Все неправда. Все!!! Не может Лера умереть на двадцать пять лет раньше его. Не может. Она моложе, она здоровее, она не нервничает никогда…
Поезд потихоньку тронулся в обратную сторону. За окном промелькнула станция «Старость». Приближалась «Зрелость». «Придумал!- встрепенулся Виктор.- Надо выскочить из этой чертовой мышеловки аккурат перед лериной «смертью», еще до того, как она заболела. И все будет хорошо. Обязательно будет хорошо. Только бы не пропустить этот момент, только бы не ошибиться…
Пот оросил лоб, руки дрожали, зубы стучали. Вот здесь! Именно здесь весь этот бред и начался! Он рванул на себя стоп- кран, завизжали тормоза, чемодан опять сорвался на пол. Виктора отбросило в конец вагона. Он больно ударился локтем о что-то острое. Нога нестерпимо заныла. Поднимаясь, обнаружил, что пиджак на спине треснул пополам. Пространство снова странно изогнулось и, поиграв красками, выпрямилось, вернувшись к своим обычным формам. Поезд остановился. Двери разъехались в стороны. Виктор закрутил головой, еще не веря, что действительно находится на своем вокзале. Он снял разорванный пиджак, сунул его на дно чемодана и, прихрамывая, вышел на перрон.
***
В реальном мире стояла невыносимая жара. Пассажиры, как молекулы в броуновском движении, хаотично сновали по перрону, запихиваясь мороженым и захлебываясь прохладительными напитками из железных баночек. Громкоговоритель проурчал: «Поезд на Мюнхен прибывает на третью платформу. Отправление по графику». Виктор удивленно поднял глаза на электронное табло, потом посмотрел на свои «Командирские». Странно: мюнхенский подают на третью платформу. А из какого же он только что вывалился? А, может, ни в каком поезде он и не был? Вот только сейчас пришел на вокзал, а все это было просто наваждением. Бредом сивого мерина. Видать, крыша у него совсем прохудилась, на одном гвозде держится. Виктор облегченно вздохнул. Конечно, так и было. Надо хорошенько отдохнуть, процедуры пройти, в бассейне поплавать. И он двинул навстречу приближающемуся экспрессу. Остановившись у колонны, полез в карман за билетом. Все на месте. Как сказал Юра Гагарин: «Поехали!».
Мюнхенский остановился. Дверцы разъехались, поглощая поток ринувшихся в кондиционерную прохладу пассажиров. Посадка закончилась. Двери сомкнулись. Экспресс помчался на юг. Без Виктора. Он по-прежнему стоял, подпирая спиной колонну, с чемоданом в правой руке и билетом в левой. Проводив взглядом скрывшийся из виду последний вагон, Виктор поставил чемодан на землю, спрятал билет в карман, достал оттуда носовой платок и вытер заливающий глаза пот. Затем быстрым шагом направился к автобусу. Домой! Поскорее домой!
На остановке лениво обменивалась ругательствами молодежь в дивных одеяниях. Несмотря на явное пекло, ребятки, именующие себя груфтисами, были облачены в жуткие черные хламиды с длинными рукавами, увешаны большим количеством железа, обуты в высокие альпинистские ботинки. По полбашки у каждого сбрито, оставшаяся растительность выкрашена в иссиня-черный цвет. Виктор по-отечески улыбнулся: молодые еще, перебесятся. Протестуют не знамо против чего. Пускай. Годы они все подправят. Он тоже когда-то пытался подметать улицы клешами шириной в метр. На ногах были расшнурованные кеды, на белых резиновых носках он написал шариковой ручкой: «Дай бог ноги!», а на задниках: «Они устали». В довершение маскарада на месте лампасов его «колоколов» были пришиты елочные гирлянды из крохотных лампочек. Днем они были почти не видны, зато в вечерних сумерках на танцплощадке он производил неизгладимое впечатление на поселковых девиц, незаметно активизируя в кармане батарейку, от которой зажигались и начинали мигать его «генеральские» лампасы. В эти моменты Витька был на пике куража. Жаль только патлы, такие, как у битлов, отпустить не удавалось, ибо у школьного военрука Евсея Калистратовича по кличке «Дам в Дых» на этот случай в каптерке имелась тупая механическая машинка «для стрижки шерсти поклонников вражьего Запада». Так что полный «хеппиш» Витьке не удавался.
Подъехал автобус. «Черти» ввалились первыми, за ними и Виктор, метнувшийся на самый зад. Не любил он чужого присутствия за своей спиной. Терпеть не мог. Сел между негром, вполголоса ворковавшим со своей дамой по- английски и юным китайцем, уткнувшимся в книгу с иероглифами. Во дает! Как это вообще можно читать? Не успел коснуться задом сидения, как раздался до боли родной «Гимн Советского Союза». У Виктора аж мурашки пошли по телу. Нет, надо таки у домашнего доктора направление к психиатру попросить, а то совсем уже ку-ку. Народ в салоне оживился и заулыбался. Значит, не глючит, значит, и впрямь Советский гимн играет. Узнали, гады! То-то! Теперь, конечно, фиг все пятнадцать штук кто запомнит, а вот гимн великой державы до сих пор у каждого на слуху. Уважали потому что и боялись. А сейчас мы к ним за милостыней приехали. Позорняк…
Гимн играл громче и громче, пока сбоку сидящий парняга в красной майке с гербом СССР на пузе не вытащил из ушей наушники и не достал из кармана мобильник со столь своеобразным зуммером. «Эх, какую державу развалили,- ностальгировал Виктор.- Разве при Союзе понесло б меня на землю предков. Да ни в жизнь! Был бы уже, небось, главным налоговиком области, ездил бы на служебной машине, Лерка бы его уважала, а не жалела. Эх!».
От мысли о супруге у него закололо сердце. Скорей бы добраться домой! И чего ему еще нужно? Жена- золотая. Другая баба давно бы хвостом мотнула и ушла к кому получше, как вон кума Валька от своего Яшки. Сделала ему заявление, что тот несостоятелен как кормилец и как мужчина, и была такова. Живет теперь с состоятельным (или состоявшимся?) итальянцем, хозяином ресторана «Неаполь». Не работает, все больше мотается на Капри и сидит там под пальмами, так как наш климат ей «для здоровья вреден». А Лерка молчит. Все ей подходит: и климат, и чистка чужих унитазов, и он, козел безрогий.
И Ванька у него нормальный парень. И чего он на него взъелся? Ну женился на старшей, ну уехал к сумчатым, так и что? Вон у Шульцев сын- холостяк живет вместе с ними. И много хорошего? Не работает, права по пьяни профукал, девке- иранке ребенка сделал, теперь прячется, как подпольщик, от братьев девкиных, чтоб те его не прирезали. Так Шульцы все равно его защищают. Хороший, говорят, у нас сынок. А он на Ваньку взъелся… Кенгуру его обозвал. Надо будет сегодня сумчатым позвонить, помириться….
Выйдя из автобуса, Виктор потрусил к подъезду. Поднялся на свой этаж, и, отдышавшись, ввалился в квартиру. Лера с тарелкой в руке и полотенцем через плечо, выскочила в коридор:
- Что забыл? Паспорт? Путевку? Сто раз тебе говорила: документы всегда…
Виктор не дал ей договорить. Обнял и сильно прижал к себе.
Лера испуганно прошептала:
- Ты чего? Случилось что?
- Случилось! Я передумал ехать в санаторий.
- По…чему?
- Потому что мой лучший санаторий - это ты.
Лера попятившись, села на бельевую корзину и уставилась на супруга квадратными глазами.
- Вить, ты че? Там же бассейн с минеральной водой, изысканное четырехразовое питание, чистейший воздух, «ванны фараонов» с козьим молоком…
- А здесь - ты. Жара спадет, поедем на великах на пикник.
- С чего это?
- Жена! Жизнь прекрасна и удивительна…
Лера от изумления притихла. До нее, наконец, дошло, что чемодан можно разбирать, и она поволокла его на кровать.
Виктор залюбовался супругой: высокая, статная, голубоглазая, с девчоночьим хвостиком на затылке, она шустро раскладывала вещи в шкаф, напевая тирольский мотивчик, молодая и здоровая. Надо же, какая хрень привиделась с перегреву!
- Вить, объясни, что все-таки случилось, - не отставала Лера, вешая на плечики серый пиджак.
- Да бред сивого мерина. На пикнике тебе расскажу - умрешь со смеху.
Виктор уже представил, как они будут вместе хохотать над его фантастическим рассказом. И Лера, как когда-то в молодости, скажет: «Не отбирай лавры у братьев Стругацких» и поцелует его в нос.
- Ой, а это еще что? Вить, что с жакетом -то?- Лера обескуражено смотрела на бывший пиджак, разорванный пополам по заднему шву. – Почитай двести евро за костюм отдали…
В животе у Виктора похолодело, сердце зачастило и стало куда-то проваливаться. Он тупо уставился на пиджак…
- Не молчи! Тебя что по земле валяли? Ты подрался? Пылищи-то сколько… и рукав весь в …крови.
Лера испуганно уставилась на мужа:
- Покажи локоть! Ну-ка иди сюда!
Виктор, сильно прихрамывая, подошел к жене, обнял ее и долго так держал, целуя мокрыми от слез губами ее пахнущие цветочным шампунем волосы и ухо с маленькой сережкой- поцелуйчиком.
|
