День пахнет порохом, день твой – он в дыме,
И безнадежно свистя на свирели,
С лета все снятся то дули, то дыни,
Тают в апрелях твои акварели,
Не принимая на веру, ей-богу,
Темных инстинктов, семьи институты,
Встала, как циркуль, на острую ногу,
И провела роковую черту ты.
Не дилетантом, но вором в законе,
Буду представлен пред чистые очи,
В стойле Пегаса татарские кони
Очень надежно укрыты до ночи,
Рифма ударит не точно, но рядом -
Полифонически (слышишь? – Прокофьев!)
Страсти шарахнут шрапнельным зарядом,
Жертву отыщут осколки в окопе…
Завтра ты влипнешь в любовь до упора
(все было пресно, лишь музыка – с перцем)
Это опасно – складировать порох
В пору пожаров на уровень сердца…
Я же, не взяв проездного билета,
Скрипну засовом у стойла Пегаса
И, как Дега, заболею балетом,
И заменю колера, как Пикассо.
Только в полях голубых незабудок
Будет молчать, улыбаясь однако,
Странный кумир – удивительный Будда,
Будет беречь вопросительность знака…
Потянуло на лирику
Кафе «Вечерний Кандибобер». Сидел. Разглядывал блондинок.
И угождал своей утробе под звуки дивной сонатины…
Вино лилось легко и пьяно… Хотелось жить… Дышалось ровно…
Играл дуэт на фортепьянах… И месяц из созвездья Овна
Взошел и вышел из восторга в надежду и вошел в обычай…
И с желтоглазого востока трамвай пантографы набычил…
И все о-кей, и все в ажуре, за тонким флёром ясно вижу –
Нежна мелодия в мажоре… Маэстро! – на полтона ниже…
Светло, восторженно, влюбленно, чуть резонируя над болью,
Чтоб до последнего мюона вибрировало биополе…
Чтоб героиня этой драмы, забыв про стыд, где страх развенчан,
Была б гвоздем любой программы и гениальнейшей из женщин…
Чтоб как восьмое чудо света, как символ, как шестое чувство,
Была вопросом и ответом, и той субстанцией искусства,
Что предоставит право выбора – одна из двух, я выбрал обе…
Давали сонатину Вебера в кафе «Вечерний Кандибобер»…
И благостно, и вдохновенно, и безыскусно, и прости нам
За миг коленопреклоненный под звуки дивной сонатины…
В раскаянье и в прегрешенье – антагонизм к добру и злобе –
Вот тривиальное решенье в кафе «Вечерний Кандибобер»…
Две прямыеЯ строки бросаю точны и тихи, Летят, шелестя опереньем. Ты спросишь, зачем сочиняют стихи? Послушай, не стой под мишенью. Ночь свинцовая, густая грезит запахом озона, Грохот грома гулко гаснет, раскололся мрак телами. Ослепительно блистая, кавалькада амазонок Эластично-элегантна, но придумана не нами... Усталого детства последнее лето Так ярко и звонко мелькнуло - забыли Все свойства и средства - ни звука, ни цвета, И где амазонка на белой кобыле?
Как камень на шею - долги и грехи,
Шлифую изящнее форму. Ты спросишь, зачем сочиняют стихи, А я в них бросаюсь, как в омут. Похищение прощу ли, обещаний тощину ли? Щедрость трещины ли или очищение обрящем? Ощетиненным прищуром ухищренно ущипнули, Изощренно поощрили восхищеньем настоящим. И хищностью щетки топорщатся щеки, Все чаще щекочут - еще и еще бы... И щупальца Щ укрощают защелки, Защита трещит, и трепещут трущобы.
Как эквилибрист, громоздясь на верхи
Нелепой непрочной постройки... Ты спросишь, зачем сочиняют стихи, А мне не сорваться бы только. Перед строем совершил ли ритуал подъема флага, Экзальтация для виду - утонченней экзекуций. Белизну следы покрыли - будь то снег или бумага - Две прямые по Евклиду только раз пересекутся. Эмоции мелочь сквозь стих-резонатор Горошинкой рифм прокачу многократно К экстазу - как тело... Разрывом гранаты Экзему под грим не убрать, не упрятать.
И если дела безнадежно плохи
(Бездарна судьба в декабре нам), Ты спросишь, зачем сочиняют стихи, А мне они хуже гангрены... Приговор бесповоротен: ни амнистии, ни срока, Я стою у эшафота в ожидании оваций. Как решиться топором-то по написанным, по строкам, Даже если кто-то в чем-то начинает сомневаться? Как уши от жара, свернулась бумага, Клеймить, увлекаясь, источник волнений, Причину пожара - фразера и мага... А я и не каюсь, спокоен вполне я.
А впрочем, довольно молоть чепухи,
И так весь как рана сквозная. Ты спросишь, зачем сочиняют стихи... Родная, я, правда, не знаю!
|
