Закат за нами… Ветра тихий стон. И орды готов за чертой Тицины. Порою стилус и клинок едины. Когда приходит твой Армагеддон, нет смысла прятаться за стены сна и веры. Ночь так близка. К Харону полумеры! Нам больше нет пространства отступать. Пергаментом всю горечь не впитать, но попытаюсь…
Каюсь, верю, маюсь…
Среди холодной, проклятой степи.
Нас бросили. Но всё же не уйти.
Я посижу немного у реки. Агония привычного нам мира. За лентою Тицины ждут враги – стервятникам достаточно для пира. Что после нас останется? Круги? На глади этой речки. Тьма? Забвенье? Век новый – это варвары, враги. Век старый – это наше поколенье.
Неслышно кто-то сзади подошёл. И тронул за плечо.
Улыбка друга.
Вернулся Гай из Рима.
- Жив ещё?
Я усмехнулся:
- Тихе[1] мне подруга! Что там сенат?
- Вопят, - Гай едко улыбнулся. – Богоподобный, наконец, проснулся и требует защиты всех основ.
- Поменьше в ставке было бы ослов… Тогда, быть может, изменилось что-то.
- Меня зовут домой. Нашли кого-то, кто смог меня забрать с передовой.
- Ты согласился? Дивная забота.
- Я не рождён для подлости такой.
- Быть может зря, - я тихо прошептал.
- Поверь, мой друг, я всё уже познал. Не жалко уходить во тьму с друзьями. Мы запрудим Стикс чёрными челнами. Харон[2] давно такого не видал.
- Вокруг так много умных и святых. И каждый лишь добра тебе желает, - я прошептал, и ветер вдруг затих. – Намереньями вымощен наш путь. Хотя бы не благими, но кто знает. И мир чужой, далёкий не забыть. Тревожит он предутренними снами.
- Забыв его, себя нам не простить, - Гай передёрнул под плащом плечами. – Так трудно быть собой…
- Так трудно быть, - я улыбнулся другу и привстал – трава сегодня изморозью крыта.
- Я вижу, Маркус, наша карта бита.
- Забудь, мой друг.
- Мир прошлый не забыть. И если проиграем, не простить. Себя, врагов… И не простить друг друга.
- За нами ночь. Да, повторяться глупо. Но правда безразлична к нам теперь.
- Там зверь, - Гай неохотно приподнялся тоже. - Трава степная станет смертным ложем. Для нас, для них. И ночь падёт на Рим.
Я глянул в степь – тяжёлый чёрный дым набросил покрывало на светило. Закат уходит, всё иначе было. Уходит Рим. И что придёт за ним?
Всего лишь мой десятый легион. Так мало против готов… Всё напрасно. За нами Капуя, Милан, Равенна, Кром. На небе тишь, да вот в душе ненастно.
- Марк, мы одни остались. Нас так мало. И сорок тысяч нам не одолеть.
- Приветствуют идущие на смерть, - я улыбнулся горько и устало.
- Не стоит отдавать им легион. Ведь эту жертву мало кто оценит.
- Закон природы. Ночь наш полдень сменит. Для Рима этот бой – Армагеддон. Ты веришь в чудо, друг? А я не верю. Империя сдержать не может зверя. Ты слышишь плеск Тацита мёртвых волн? Уходит мир… Уходит, словно сон.
Короткий спазм сжал горло тёмной бронзой. Закат в крови. И в сердце боль занозой.
Я прошептал:
- Вдруг сдержим мы с тобой?
Послышался далёкий волчий вой.
- Поверь мне, Гай, ещё мы повоюем.
- Час или два. Вот видишь – здесь стою я. Но завтра бездыханным мне лежать.
- Ну, вот. Опять… Боишься? - я сжал его плечо рукой.
- Когда с отчизною простишься, что испугает? Я ведь не такой. Забыл, как мы рубились на Востоке? Как Нила тёмно-синие истоки искрились алым пламенем крови?
- И нежность той египетской любви. Всё это помню… Как и горечь яда.
Гай усмехнулся горько:
- Вот награда. Нам остаётся только умереть. Ты знаешь, подкрепленью не успеть. И перебьют нас всех по одиночке. Нам надо отступить. Дождаться Тита.
- Приказ ты помнишь, друг. Тропа открыта. И выбирай – на плаху иль вперёд. Дороги две – лишь на последней - слава.
- И смерть. Порою честь – отрава. Козлобородые безумцы из сената… да император…
- Не стоит, друг. Его лишь воля свята. Он – Рим.
- А мы?
- Мы знамя.
- И вспомнят ли о нас?
- Ответ – не знаю.
Гай тихо отступил, ушёл к шатрам. Я глянул вдаль – ночь выжжена кострами. Их тысячи, но всё же перед нами открыт теперь прекрасный славный путь.
Быть может, о нас вспомнит кто-нибудь?
Последний взгляд на небо. Гераклиды над головою стражею стоят. Юпитер с Марсом где-то на отшибе. Отступим если – звёзды не простят.
Повеяло промозглым хладом ночи. Пора идти. В душе гром тихо ропщет и вырваться желает… Погоди! Доспех прикроет сталью жар груди.
Колючий ветер леденит висок. Да, у всего в природе есть свой срок, но в нашей воле отдалить прощанье. И пусть наградой будет холод камня… И чаша пусть цикутою горчит…
Из лагеря доносится звук флейты. Мелодия мне душу бередит. Ночь только началась, и время терпит.
Промолвил:
- Братья, скоро я вернусь. Враги дождутся, да и я дождусь. Ещё бы знать чего. Быть может, знака?
Мне нужен только час, всего лишь час. Пергамент - твердь земли, чернила – слякоть. Письмо белеет на столе в анфас.
На гладь листа я вылью сердца боль.
Мой бой.
С тоскою…
И с собой…
“Ты прочитаешь между строк всё то, что я сказать боялся. Смешно, печально. Я остался. Уйти пытался, но не смог.
Ты прочитаешь, я скажу то, что сказать давно бы должен. Да, в этой прозе слог так сложен. Я по шатру опять брожу. Найти бы угол пятый, сотый… Забиться, вопросить бы: “Кто ты?”. И в зеркалах мой силуэт дробится, множится, мерцает. Душа весенней льдинкой тает. И свет далёкий снизойдёт. Пройдёт, конечно, всё пройдёт.
Ты прочитаешь между строк. Я прошепчу то, что осталось. Всего три слова. Эка малость. Я улыбнусь. Прощу… Прощусь... Чтобы вернуться первым снегом, холодным ветром, тихим летом. К тебе единственной. Одной. Да, я вернусь к тебе весной. Я ухожу. Да, так бывает. Клинок подчас вода ломает…
Ты прочитаешь между строк. Но что подумаешь? Не знаю. Надеюсь, верю. Вновь играю. На сцене, где не счесть дорог.
Ты прочитаешь между строк…”
Труба.
И вой.
Ну, всё. Начало.
Ещё бы пять минут. Так мало!
Но нет…
Увидеть бы рассвет.
Клинок легко ласкает руку. Пожму в последний раз я другу его ладонь, и в бой, где пламя. Мой легион застыл, играет штандарт на тоненьком древке. И отражается в реке.
Центурионы встали рядом. Лишь прозвучит приказ – вперёд. Господь уже нас не спасёт. Так пусть спасёт тех, кто за нами. Орёл имперский за плечами. Расправил крылья в этот час и смотрит искоса на нас – не посрамим ли чести Рима. За нами… молча, зло, незримо… стоит история веков. Империи стальное небо.
В бою сойдутся быль и небыль.
Взметнутся молнии клинков. И опадут росой кровавой.
Выходим.
И над переправой уже скрестилась звонко сталь.
Мне уходить во тьму не жаль. Со мною Рим и души предков. На сердце боль калёной меткой, в руке смертельный хлад клинка.
Вскипела готами река, волною стрел накрыло небо. Наш мир уходит так нелепо, под варварский собачий вой.
Рим, подожди… И мы с тобой. Лишь отомстим кровавой платой. Порукой будет честь легата, мальчишки память, взгляд отца.
Я верю, жизни нет конца. А значит, мы не зря уходим.
Гай весь в крови:
- Марк, мы отходим. На переправе не сдержать.
Я прохрипел:
- Не отступать! Как фланги?
- Ещё держат. В центре один остался из пяти.
- Командуй конницей!
- Прости, мой друг. Их не осталось.
На плечи глыбою усталость.
- Пора и нам… за грань идти.
- В который раз нам по пути, - Гай улыбнулся.
Стрелы ливнем прошлись по готам, вслед клинки. И копья вырвались…
Руки уже не чую, онемела. Стрела над головой пропела и варвара снесла назад. Туда, где кровь и мёртвый сад. Туда, где дышат асфодели…
И стрелы хищно вновь запели. Разлился греческий огонь. Не люди – факелы по полю. Господь, позволь убить их вволю. На милосердие плевать. За Стиксом, братья, соберёмся, вина подземного напьёмся и будем гордо вспоминать, что не ушли, что не склонились…
Какой-то варвар шустрый вылез… согнулся… жаль, унёс копьё. Застряло. Гладий под ребро… и с хрустом вынуть… Блок… И прямо… Разверзлась алой вспышкой рана.
Гай рядом. Слышу звон клинка.
Мой друг, мой брат, моя рука…
Смеюсь:
- А ты ещё боялся.
- Как видишь, всё же я остался.
- Спасибо, друг.
- Жаль, вышел срок. Да вот иначе я не мог.
Всё меньше нас, бушует пламя. Ковыль в крови, смерть под ногами. Всё ближе мёртвых волн исток.
Покуда живы мы – Рим вечен.
Копьё в мою стремится печень…
Ну, всё…
Прощай!
Харон, встречай!
Столб света посреди пустыни. Я в центре пламени небес.
- Ты думаешь, пришёл конец? Ты жив вовеки и отныне. А смерть – всего лишь краткий сон. Проснёшься ты – мир изменён. Но он всё так же будет светел. В песке играться будут дети, и небо - плакать над тобой.
Насмешка в голосе и сила. Как гром небес, морей прибой.
- Ты жив. И выбор за тобой.
- Какой? - я прохрипел устало.
Вокруг застыло всё… Нас мало. Десятка два, быть может, три. Казалось бы, глаза протри… и бой вернётся…
Люди – камень. Дымятся капли крови. Пламень уснул в переплетенье трав. Кто это сделал? Боги?
- Прав, - всё тот же голос усмехнулся, - На миг Олимп на твердь вернулся. Чтоб дать возможность выбирать.
- Каков же выбор мне б узнать?
- Он прост, как логика ребёнка. Бессмертье, сила… Всё так тонко – готовы Мойры[3] оборвать…
- За что мне это?
- Выбирать? За то, что жил во славу Рима. За то, что шёл неумолимо дорогой чести и войны.
- А если Сила…?
- Сметены здесь готы будут у Тицины.
- А Рим?
- Поверь, мы не всесильны. И Рим забудут средь веков. Но ты живой вернёшься. Мало?
- Не для того мы здесь, - устало ответил я. – Один остов остался от былого мира. Поляжем все здесь и незримо хранить мы будем слово “Рим”. Пусть мы здесь готов перекроем, но всю орду не победим. Так лучше до последней крови… и до последнего клинка.
- Ночь будет тёмной.
- Смерть легка, когда ты знаешь – не напрасно. Для смертных этот выбор ясен. И чести путь багрянцем манит…
- Так что ты выбираешь?
- Память.
И в тот же миг вернулся бой. Успел прикрыть меня собой… дружище… Гай… Ну, что ж ты, право…
И холод губ шепнул:
- Отрава… вся наша честь. Умру за Рим.
Я смертью стал. Уйду за ним.
Но не сейчас. Потом, потом… Я вихрем стал, грозой, огнём…
Достать врага клинком… Удар… На разворот… Кровавый пар… из глотки рвётся… следом кровь. Укол в живот. И вновь, и вновь…я вижу смерть врагов…Вперёд!
Хрустит доспеха тонкий лёд.
Плевать. Живу.
Бросок.
Вперёд!
Нас чудо больше не спасёт. Так пусть останется хоть память. Теперь легко мне умирать, когда я вправе точно знать, что всё не зря. Рассвет настанет! И вспомнят нас, величье храмов и Рима стены, тень садов, отвагу наших ветеранов. Не зря мы проливали кровь.
Удар… Во взгляде звёзды гаснут. Земля уходит из-под ног. Я сделал всё, что только мог. Нас будут помнить. Не напрасно…
Далёкий свет… О, как прекрасно…
Над полем тишина и пламя. Нас больше нет.
Я верю, что потом… когда-то…
Придёт…
Рассвет…
[1] Тихе, Тиха - ("случайность", "то, что выпало по жребию") - божество случая, удачи.
[2] Харон - перевозчик мертвых в Аиде. Изображался мрачным старцем в рубище; Харон перевозит умерших по водам подземных рек (Стикс, Ахерон, Флегетон и Коцит), получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находившийся у покойников под языком), тех, у кого денег нет, Харон отталкивает веслом. Он перевозит также только тех умерших, чьи кости обрели покой в могиле.
[3] Мойры - (мойра, букв. "доля", "часть", отсюда "участь", которую получает каждый при рождении) - богини человеческой судьбы. С распространением ткачества у многих народов (хеттов, греков, римлян) мойры получают облик прядильщиц. Они мыслились в виде суровых старух, прядущих нити судьбы: Клото с веретеном в руке, Лахесис с меркой или весами, Атропос с книгой жизни и ножницами. Разрыв нити - смерть.
|
