Мне, как мошеннику, объяснить мотив труднее, чем исполнить преступное намерение. Преступное – в смысле противное общепринятому. Порождающее недоумение. Странное… вот и теперь я путаюсь в понятиях. Со мной так часто – не только по воскресениям, в одно из которых причинно-следственная опора казалась привычно шаткой. Однако именно тот день порождал у ближних больше всего вопросов.
На одном я не устаю настаивать до хрипоты: никаких предшествующих потрясений не было. Никаких расставаний, смертей, катастроф. Даже завтрак был прекрасен. Я ем на завтрак только сладкое. Оно поднимает настроение. С утра я обычно не в духе.
Шел дождь. Если северные народы различают несколько десятков видов снега, то жители этого города несомненно создали свою иерархию дождя. Просто еще не пришло время ее обнародовать. Любое явление природы того достойно, имея множество оттенков. Тот Воскресный дождь был каким-то итоговым. Не знаю, как сказать точнее – ведь я пока не вхожу в число посвященных в «дождевой» лексикон. Такой дождь по моим представлениям должен случаться, когда что-нибудь кончается. Например, юность, любовь, эпоха – что угодно, имеющее обыкновение кончаться, но начинаться снова, меняя форму. Сознание, что именно такого никогда не будет, но неминуемо приключится следующее, возможно похожее, тоже неповторимое и повторимое одновременно, и дает неописуемое ощущение того сокрушительного дождя, пошедшего в конце жаркой недели. Когда он закончился, воздух еще долго хранил фантомные отзвуки льющихся вод. Хороший день. Ведь дождь я люблю больше, чем солнце. Особенно в этих широтах, где между ними мало разницы.
С тех пор, как мне довелось получить «перекидной вексель», прошло полгода. Он, как ни странно, совершенно меня не радовал. Точно также меня не вдохновили бы доставшиеся по наследству цацки – если бы довелось такому случиться. Носить не с чем, превратить в деньги не подобает, чахнуть над златом я не умею, – словом невоплощенные ценности только раздражают меня. «Вексель», конечно, совершенно другое дело, он был вполне применим и, как обещала сопроводительная инструкция, мог однажды изменить ход событий сильно к лучшему. То есть дать дополнительный шанс. С его помощью можно было выкарабкаться из неизлечимой болезни. Можно было вытащить из нее ближнего. Можно было – что угодно, только единственный раз.
В свое время об этом гудели все СМИ: подумать только, такое послабление высших сил! Под высшими силами подразумевалась группа ученых, среди которых, как довелось мне услышать краем уха, был даже один суицидолог. Это была сложнейшая работа по рекомбинации пространства и времени. Я не сумею воспроизвести и тысячной доли ее смысла. Все эти телеликбезы прошли мимо меня, я узнавала подробности от нетрезвых друзей. Ничего удивительного: у меня много друзей, что только и рады погудеть ночами. Не надо думать, что они бездельники: однако тогда мы чертовски много праздновали. А что еще делать, когда есть повод? Ведь получение «векселей» обещало быть облегчением для всех незаметных (кто же нас заметит в толпе?), счастливой развязкой клубка чьих-то несчастий. В кои веки воцарилась благая весть, затмив военные хроники. Было от чего не спать.
Скептики разбавляли эйфорию. Несколько капель лимона любому блюду не помешают. Мы даже их любили за это, потому что они давали возможность не взлетать раньше времени. Слишком хорошо – тоже плохо. То есть тревожно. То есть подразумевается, что и это пройдет. А вот когда повод для пира спорный – тогда самый смак.
Не каждый даже и шел за положенным ему «векселем». Иные считали вздором. Старикам и вообще было не объяснить, в чем суть. Да что там старикам! Полмира не знало, куда деть эмоции, потому на всякий случай хаяли. Многие очень убедительно. Радикальные безумцы устраивали пикеты. Что-то вроде «долой талончики на судьбу!», «нам хотят заморочить головы и усыпить нашу бдительность!» и тому подобное, у радикалов один недостаток – однообразие. Слои пожирнее презирали всяческих «ультра», но риторически резюмировали: а может ли быть истинно хорошим предписанное всем… Там дальше начинался антитезис : а небо? …а птицы?… помилуйте, а господь-то наш И.Х. – вот уж кто для всех, так для всех, и что же теперь, вы хотите сказать, что он недостаточно хорош?! Меня же мало волновали дебаты, тем более схоластического толка. Я ждала, когда же наконец все объяснят. Про временные сдвиги и вообще: разве бывает, что серия «Современная фантастика» 60-х годов сбывается так буквально? И не потому ли, дабы свести на нет неуместно литературные аллюзии, услуга назвалась искусственно приземленно – «вексель», представляя собой не слишком изобретательную полиграфию на серой бумаге. Отдавало космической кустарщиной провинциального кружка по интересам. Да и ладно, все бы это ничего, даже придает особый вкус, «деревенский», как пишут на плохой сметане – но вот почему ничего не объяснят с самого начала?! Как это все будет происходить. Нет, не формальная процедура подачи векселя в окошко и получение патентованного спасения на отдельном участке жизни, а самый процесс замены «нет» на «да», засылание импульса в Абсолютный Разум. Или нет никакого абсолюта, судьбы человеческие аккуратно лежат в коробочках на складе и, если нужно, детали подлежат замене?
Наконец, вексель можно было отдать в пользу кого хочешь. Потому он и получил кличку «перекидной». Как в картах: дождавшись случая сбрасываешь лишнее. «Пика пикой с передачей» – это я понимала. Дальше – логические джунгли. Потому что на самом деле выбирать одаряемого можно было весьма условно. Порадеть за знакомца не выйдет, потому что в случае дарения процедура до обидного тускнеет. Мне объясняли – но на то, чтобы поверить, моему левому полушарию не хватало мощности операционной системы. Я просила объяснить на пальцах. Вот говорили, представь всех живущих теперь на Земле. И прибавь к ним еще живших когда-то. Мне становилось дурно. Я говорила, что каждую минуту рождаются и умирают миллионы. Меня просили не углубляться. Вроде как все условно. Я терпеть не могу условности. Тем более математические. Мне всегда было непонятно, что значит «красивое решение», если речь идет об алгебре. Но тут-то алгебра была не причем. Ан нет, она была условно не причем. То есть и она, нелюбимая, участвовала – в силу своей псевдобожественной природы.
ОК, для ясности можно отсчитать вглубь века три. То есть, берем всех живущих ныне, прибавляем живших в течение трех столетий – и вот из этих несметных легионов каждый день неведомая счетная машина времени выбирала три индивидума. Одному из них в этот день и можно было пожертвовать «вексель». Нетрудно догадаться, что пока выбор упадет на предпочитаемое лицо, воды может утечь на те же три века, только вперед. Таковы правила игры. И еще: никто ничего не гарантировал. «Вексель» был всего лишь возможностью, не более.
В те дни, как принято пояснять, «золотые», мне было немного за двадцать. Никакой семьи у меня не было. Также у меня не было ничего, что имеет ценность, описанную формулой «деньги-товар-деньги». Иначе говоря, ничего придающего социальный вес. Меня не тяготило бремя собственности. Разве что мне на время доверили очень дисциплинированного кота. Его хозяин попал в переделку. Прятался от кредиторов. Каким-то образом кот ему в этом мешал. Возможно, в один прекрасный момент созерцания серьезного зверя мне и пришло в голову, что пора вписать в собственную биографию красную строку о добром деле, дабы запастись твердым аргументом в свою пользу. Ведь в спорах обычно побеждает тот, кто уверен в собственной значимости, не более того. Не то чтобы меня раздражали проигрыши – захотелось разок извлечь потаенный козырь. Удивить публику. Слегка поважничать, наконец.
Конечно, в будущем маячила перспектива пожалеть о легкомысленном самопожертвовании. Но ничуть не менее вероятным был прозаичный исход невостребованного векселя. А передача его в чужие руки была ограничена годом с момента выдачи. Неисповедимы пути трансцендентальных изобретателей. Хотя должны же быть в высших мирах свои таможенные ограничения.
Посему воскресенье показалось мне самым подходящим днем для выходки. Все-таки летом в выходной ничто, кроме развлечений, не функционирует, да и те ленятся. Все в саду… А эти космические конторки трудились. Даже мухи там роились с оживлением. Поначалу хотелось взять кого-нибудь с собой, потом отметить это дело. Но с утра кто еще не вернулся, кто спал. Так даже лучше оказалось – ведь отговаривать бы стали, да еще б отговорили. Я с плеча рублю только в одиночестве. Сколько горячих речей произнесено молча – не счесть! В уединении я просто Черчилль.
Когда в «окошке» услышали, чего мне надо, сразу перестали есть бутерброды. Принялись звать какого-то человека. Человек долго не шел. У меня было время разглядеть служащих, заодно обеспокоиться своим обликом: выгляжу ли я сообразно случаю, скажем так. Хватает ли мне классической простоты идущего на искреннюю жертву? Хватало. Голова накануне была вымыта, джинсы чистые, ногти на ногах выкрашены в перламутровый цвет. Другие оттенки перед лицом вечности выглядели бы бестактно. По ту сторону сидели столь же невычурные люди. Впрочем, одна девушка была в теннисном белом костюмчике, бледна и грустна. С ней беседовал молодой человек с длинным крысиным хвостом и бородкой. В клетчатой рубашке. Он как раз и ел бутерброд с сыром. Ближайшая ко мне дама-приемщица излучала добродетельное беспокойство. Такими бывают помощницы воспитателей в элитных дошкольных учреждениях. И даже иногда не в элитных. За огромным монитором, встроенным прямо в стену, время от времени передвигал рычажки гигантского устройства мужчина глубоко посткоитального возраста. Он бросал взгляды на газету, лежащую у него на коленях, курил и хихикал. Постоянно кто-нибудь входил и выходил. Мне понравилось, что у них по-домашнему.
Наконец, появился тот, кого звали. Небритый, лохматый и стремительный рыжий господин. «Здравствуйте, – сказал он. – Я Савелий. Можно на «ты». И улыбнулся неожиданно плотным белым частоколом. На первый взгляд и не сказать было, что у него так хорошо обстоит со стоматологией. Веяло от Савелия чем-то патриархально крестьянским, словно он только с сенокоса, а дома семеро по лавкам. Точнее вместе с безупречной улыбкой он тянул на американца, по недоразумению играющего в пьесе Островского. Мы зашли за конторку и понеслись коридорными кулуарами. Такое впечатление, что Савелий торопился. Но спешку следовало пресечь – не каждый день я решаюсь на столь масштабное великодушие.
Мы вошли в тесную комнату, большую часть которой занимал огромный пульт. Пол устилали спутавшиеся космы проводов, соединяющих неизвестно что и с чем. Стены представляли собой множество экранов разных размеров – как в телестудии, с той разницей, что здесь транслировали маленькие жизни. Один экран показывал обедающую семью, другой – развернутого младенца, сучащего крохотными конечностями, над которым склонилась мать, третий показывал играющих в футбол подростков, четвертый – внутренности лимузина со свадебной компанией и все в таком духе. Савелий, взглянув на экраны, промокнул влажный лоб, и принялся быстро манипулировать множеством рычажков и кнопочек. На некоторых экранчиках картинка пропадала вовсе и они принимались кривиться молниями и полосами, пока не возникала картинка следующая, уже с другими персонажами из других времен. Нельзя было в который раз не вспомнить о фантастах-предсказателях. Из-за них даже рассказывать о приключении будет не слишком интересно – об этом уже читали или смотрели… Классика жанра – назад в будущее. Саймак, Хайнлайн, Спилберг … «Мама, вы изумительно умеете распаривать пиццу!»… что до меня, то я переварю любые выкрутасы воображения, если они будут утрамбованы в комедию.
Савелий отвлекся наконец от вселенской работы и, виновато спохватившись, предложил мне сесть. Прибежала «теннисная» девушка и поставила передо мной кофе и умопомрачительное пирожное. «Вы у нас первая в этом месяце» – пояснил Савелий. Видимо, не первых так не баловали.
– Ну-с, спрашивайте, – вдруг бодро обратился он ко мне. – Ведь вам хочется обо много спросить.
Мне понравился подход. Но на вопросы он отвечал неисчерпывающе. Однако главное разъяснил без заминок. Не успела я оглянуться, как он услужливо подвез мой стул на послушных колесиках к самому большому экрану, который до того момента не работал, включил его и я увидела неподвижную фотографию нескольких танцующих пар. Из них и следовало выбрать себе воспреемника. То есть одаренного за здорово живешь моим векселем.
На фото вальсировали люди из довоенного прошлого. Женщины в тех самых шляпках, которые зловеще предвещали форму немецкой каски. Туфли на скошенных внутрь каблуках. Перманент. Мужчины были одеты как попало, вразнобой. Один в смешном безупречно-клетчатом костюме со светлым треугольником платка. Другой вообще в кепке с папиросой. Третий от камеры отвернулся, посему о нем ничего определенного сказать было нельзя. Но можно было додумать. Что-то беззащитное всегда есть в любом человеческом затылке. Острая жилка на шее, легкая стрижка полубокс… В общем, я сразу на него запала. Тем более что девушка с ним в паре оделась без всяких глупостей эпохи. Я не большой любитель ретро. Тем более первой половины ХХ века. Ни одежда ни мебель оттуда меня не манят. Даже ар деко. Все они пропитались ужасом, ожиданием, слезами, кошмаром, в этих одеждах увозили ночами на допросы, с этих кушеток уходили на войны. А ведь с душой сделанные вещи все понимают. Они с тех пор скорбят.
Мне было странно, почему эти люди неподвижны – другие-то на экранчиках двигались, как человечки в табакерке. Савелий потер указательным пальцем подбородок. «Это долго объяснять. С точки зрения релевантности…» Я поторопилась убедить его, что релевантность для меня не главное. Раз такова технология - да бога ради, пусть хоть на голове стоят. А кто они? «Вы хотите знать их имена?» «Имена, и вообще – откуда, что, почему и что вообще им угрожает. То есть угрожало. Война, понятное дело, но все-таки конкретней». «На кого пал ваш выбор?» – спросил Савелий. У меня глаза на лоб полезли: вот так сразу, не зная ничего! «Как правило чисто интуитивное решение в нашей ситуации наиболее верно. Вы уже выбрали. Так чего ждать?! Поймите, я не имею права рассказывать обо всех. Только о том, на кого вы укажете. Это долго объяснять, это обусловлено…» – дальше Савелий разговорился. Я напомнила ему, чтобы и он называл меня на «ты», тем более что «вы» доселе мне говорили разве что только экзаменаторы, и мой собеседник явно почувствовал себя свободней. Словно до того он боялся, что уличу его в несостоятельности, начну терроризировать подробностями и ставить под сомнение. Но мне и в голову не пришло. Иначе я бы здесь не появилась. Доведись мне включить рефлективный план, так я бы оказалась и о себе не лучшего мнения. Я же пожаловала сюда за другим.
В кофе явно подливали коньяк. Вот это, кстати, было новым словом в казенном обхождении. Вскоре я почувствовала, что мы с Савелием уже почти друзья. Язык мой развязался, да и его тоже. Не исключено, что он потреблял бодрящую смесь с самого утра. Так вот, на фото были еще две пары. Нет, им мне явно было не помочь. Они из другой истории. Тот что в пиджаке был явно бесповоротно женат и порой не прочь сходить налево. Но сальная улыбочка выдавала что-то еще, о чем мне бы узнать не хотелось. В общем, достойные люди, но здесь я пас. Вторая пара вызывала у меня смутное огорчение. Кавалер с папиросой наигранно прижимался к попастой счастливой девушке. Он явно позировал. Она вряд ли относилась к происходящему с иронией. Участь ее была решена. Естественно, на первом балу львиной доле Наташ Ростовых попадаются поручики Ржевские. Мир вообще делится на Наташ и поручиков, причем независимо от пола. Мало того, проходя разные стадии взросления, мы беспрестанно переходим из одной касты в другую. Чего греха таить, не хотелось тратить свой единственный и неповторимый шанс на донкихотское богоборчество. Да я и в том, который с затылком, сомневалась. По дороге сюда мне рисовались трогательные картины собственного милосердия. Скажем, благодаря мне поправится неизлечимо больной ребенок. Или хрупкий забитый сирота, играющий на скрипке, обретет великую славу. Или встанет с коляски инвалид. Мне же попались не слишком обделенные на первый взгляд персонажи. Только одно обстоятельство оправдывало их роль: им всем было суждено вляпаться во вторую мировую.
Впрочем, если посмотреть, так это минус. Где мне тягаться с мощным фатумом… Казалось, частные беды отменить легче. В общем, я заколебалась. «Может, мне прийти в другой раз», – осторожно поинтересовалась я у Савелия. Тот скривился: «Милая моя, тут не ЗАГС, другого раза не бывает. У этих-то его точно не будет. У них есть только ты. Им не повезло – они выпали на воскресенье. Тем более лето. Тем более, сама понимаешь, ненормальных вроде тебя немного. Нет-нет, я в лучшем смысле… но сегодня мы вообще никого не ждали. И вот ты пришла». О, да! Мое тщеславие рукоплескало. Я тут же устыдилась своей узколобости. В конце концов, зачем большинство людей на Земле танцуют? Не профессионалы, любители? Конечный пункт инстинкта – дети, – раз уж я вбила себе их в голову. И вот у одного из шестерых (с его детьми тоже мало ли что приключится!) есть только я. Даже у двоих. Ну мне так захотелось: чтобы «затылок» женился на девушке рядом. На носатой и жизнелюбивой. Что я могу о ней еще предположить? Это бессмысленно. Не очень красивая, но очень хорошая? Глупости, снимок ее смазал, в реале она могла быть самой царицей Савской, и вовсе не такой душкой, какой ее мумифицировала вспышка. После дождя стало парить. Меня совсем развезло. У Савелия действительно нашлась пристойная бутылка. Мы пригубляли чуть-чуть, но вело как с самогонки. Внешне все было чинно. Но в голове носилась птица-тройка.
Наша беседа начинала напоминать упражнение в свободных ассоциациях. Я выкопала детсадовский эпизод и описывала Савелию его глубокий метафизический смысл. Каравай-каравай, кого хочешь выбирай! И вот я теперь выбираю, кого хочу. Почти что из такого же хоровода, что и тогда, на детских утренниках. Имениннику вменялось выбрать двоих и вывести на середину. Предполагалось, что ребенок выберет друзей. Но все выбирали одних и тех же. Двоих самых ухоженных. Лащеных. Не по любви – просто дети рефлективно следуют чужому примеру. Один пукнул – все повторили, причем чего бы то им ни стоило. Вот… «Выход за грань коллективного бессознательного – несомненный прогресс, и ты даже не догадываешься, какой», – поддакивал Савелий. «А ты как эту работу нашел? Ведь круто… я тоже так хочу!» Он отмахивался? «Да что ты! Это не я ее нашел – она меня нашла. Я неплохой электронщик, только и всего. Исполнитель. Ну типа архангела». «Хорош исполнитель! Всем бы так!» «Э-эх, дуры вы бабы. Знала бы ты, какая это вредная работа. – и понижая голос до сиплого шепота. – Мы тут столько натворили…такой беспредел – это из серии «один раз в год сады цветут»! Когда все кончится, бестселлер про это напишу. Ты знай одно: у тех, кто верит – получается. А кто не верит – пусть так живет. Механика проста, как куриное яйцо. Но если подумать – что такое яйцо? Жизнь и смерть одновременно. Двуликий символ. Зря что ли Дева Мария про яйца загадала, уж не помню, как там дословно в Евангелиях. Да тебе не понять. Бог, душенька, это тебе не гороскоп. Это чистая математика. Но вам этого знать не надо». «А вот ты говоришь, когда все кончится, ты книгу напишешь. А когда все кончится? И что это – все?» «Затея веселая. Эксперимент. Векселя эти долбанные… кончится, как ливень, внезапно. Очень внезапно. Так что успевай, девочка, успевай…»
Я жалела, что не записывала все возникавшие доселе у меня вопросы по теме. Долго-долго они надували и лопались в памяти, как жвачные шарики, я все думала – успею… Сидя в накуренной комнате напротив «архангела» меня обуяла обманчивая ясность. Конечно, она пройдет, как минутный кураж, и я буду локти кусать о недосказанном и недослышанном. Савелий же говорил, что мне повезло. Что, если начистоту, то почти никогда они, работники магической корпорации, не знают имена новоиспеченных претендентов. Ведь это даже не метод случайных чисел, а высокоорганизованный хаос, вроде того, что наблюдался при сотворении мира. В общем, не для средних умов. И только недавно местный сотрудник, старейший специалист, знакомый с архивным делом, создал надлежащую программу поиска личных данных. И то пока что она толком не работала. Ведь все зависело от исторического периода. Сегодняшние вальсирующие – они из конца 1930-х, а тогда каждая букашка была на учете. Люди сидели под колпаком у органов, вот и сработало, наконец, учетное «детище». А поди извлеки имя из восемнадцатого века! Как следствие тем, далеким, все наши подарки-шансы по барабану. К безымянным пробиться в пространственно-временном эфире несравнимо труднее. Имя – оно не только для бумажек. Это отпечаток души человеческой на снегу вечности. О как.
Напоследок я решила досконально разглядеть фото, раз уж роль моя такая. Вдруг разгляжу деталь какую важную, применю дедукцию, изменю выбор. Потом поняла, что слишком высокого о себе мнения. Еще не содеянное уже поступало в мою кровь. Единственной новой деталью оказалась едва заметная подпись внизу. Как ни странно на французском: «Bal populaire, Paris,14 juillet 1938». «Бог ты мой, они еще и французы!» – вырвался у меня крик негодования. Я непростительно запамятовала, что планета исконно населена не только соотечественниками. Савелий, услышав мое националистическое огорчение, спокойно заметил: «Да не смотри ты на эти надписи. Это вообще от другой картинки. У нас тут с ними путаница такая, что мы уже рукой махнули…» «Как же можно в путанице заниматься щепетильным делом!! А что если вот этот мой вексель из-за вашей путаницы не впрок пойдет!» «Да не может он пойти не впрок. Силы, с которыми мы взаимодействуем, не ошибаются. Просто канцелярия за ними не поспевает. Самое важное в этом деле – чистота помыслов. Твоих, между прочим». Бросив назидательную фразу, Савелий стремительно унесся на зов из соседних комнат, оставив меня наедине со своими помыслами. Чертовщина какая-то. Чистые помыслы, они же благие намерения…
Через пару минут он вернулся, хлопнул себя по ляжкам, возгласив: «Ну! Ты как? Приступим к завершению процедуры? Значит, ты выбираешь вот этого парня» – и он безошибочно ткнул в уже почти родной мне Затылок. Я, однако, до сей поры не озвучивала своих пристрастий. Похоже, Савелий поскромничал, назвав себя всего лишь «неплохим электронщиком».
Мне оставалось только кивнуть в ответ. Жребий брошен. На улице опять химическое городское солнце. Меня вдруг пронзила резкая, как невралгический прострел в спине, потерянность и тоска. Такая, будто мне уличная гадательница предрекла на всю жизнь остаться разносчицей пиццы на роликах. Хоть я никогда не разносила пиццу и ролики у меня на слабую «тройку». Но на меня все равно действуют подобные глупости. Савелий тем временем превратился в деятельного служку, вмиг восстановив между нами казенную дистанцию. Между тем совпаденье не давало мне покоя. Это ведь сегодня 14 июля. Французский праздник. В этот день у них и проходит означенный «народный бал». Не могла маргиналия быть случайностью. Я попыталась вкратце излить сомнения уже совершенно вспотевшему Савелию. С тем же успехом я могла рыдать на груди у статуи. Чтобы замять дело, он повернул русло разговора на моего инкогнито в черной рубашке (мне и это в нем нравилось – никакой помпы, с корабля на бал, вышел из дома чуть ли не в шлепанцах и танцует, словно и вправду француз). Но имя у него оказало вполне местное. Коробец Дмитрий Тихонович. Комичная фамилия еще более меня к нему расположила, но мутное настроение только нарастало. Савелий меж тем одобрял мой выбор: Коробец действительно женился на своей восторженной партнерше и пропал без вести на войне.
Так как теперь история познакомилась с сослагательным наклонением, для Коробца и его крали хороших новостей прибавилось. Как будто бы…
«То есть надо понимать, что теперь он может быть выживет», – как можно более суконным голосом обратилась я к своему гиду. Тот прямо весь залоснился, произнеся краткий утвердительно-хвалебный спич. И углубился в оформление моего свидетельства о передаче. Здесь свои порядки. Я пыталась сопротивляться, но Савелий и слушать не хотел. Потом, говорит, жалеть будете, что никакой памяти не осталось. Он зачем-то вернулся на «вы». Я и не думала, что симпатия может стать столь четко обратимым процессом.
Последнее, что меня интересовало – что за голубь принесет мне благую весть. Или не принесет. Как узнать, вынесут ли ветры жизни моего Коробца из всех предписанных ему мясорубок или жест мой окажется окончательным абсурдом. Или информационные услуги не входят в компетенцию Савелия и компании… Не входят. Мне были протянуты бумаги со смиренной улыбкой. «Только не надо опять на «вы», - взмолилась я. Савелий усмехнулся: «Не буду. Но насчет Коробца ты даже не сомневайся. Он будет там, где нужно. Может, когда-нибудь мы и сможем давать такого рода сведения. А на нынешнем этапе они даже вредны. Ведь, пойми, люди всякие бывают. Вот, к примеру, придет тебе в голову найти этого человека или его потомков. Это не так сложно, как кажется. Находишь ты его и говоришь, так мол и так, давай-ка мой дорогой Коробец, делись со мной своим счастьем, в котором есть и мой кирпичик. И бумагу ему предъявляешь. Щекотливая ситуация. Дабы ее не провоцировать, живи в неведении и надейся, что тебе зачтется. Не хочу давать тебе ложных авансов. Но есть, конечно, один признак. Сейчас выйдешь на воздух, встряхнешься, пройдешься. И все станет тебе ясно. Такой вот джек пот сложится в голове. Раз – и в точку! Возможно, поштормит, поломает. Да ты спать сразу ложись. Сон тебя на ноги поставит…»
Никакого джек пота у меня не сложилось. Просто дурнота навалилась разом. Все случившееся показалось муляжом неотработанного шоу. Несправедливая трата воскресенья – оно предназначено для удовольствий… Теперь мне хотелось поскорее рухнуть в горизонтал в окружении сопереживающих. Всю дорогу до дома я оборачивалась. И не зря. За мной следовала девушка-для-игры-в-теннис. Открыто и безнаказанно. Я была не в том состоянии, чтобы уходить от «наружки» или призвать ее к ответу. Мне было все равно. Казалось, что организм скрутили грипп и отравление одновременно. Тут еще жара… Меня хватало на возмущение по единственному пункту: почему этот скользкий Савелий не предупредил меня о последствиях по полной программе. Может, я сейчас коньки отброшу, а никто и не узнает.
Дома я облилась холодным душем и рухнула в сон напополам с бредом. Что только мне ни привиделось за несколько часов. Слабой связью с реальностью служил котейка, улегшийся мне на поясницу. Он делал как то, что надо. На редкость умная тварь. Раз он рядом, значит происходящее в пределах нормы. Разбудили меня шаги. Открыв глаза я обнаружила старого приятеля, прикуривающего сигарету. Это была не моя территория, и курить можно было только на балконе. Так что долг обязал меня воспротивиться противоправным действиям. Только потом я задалась вопросом, как он сюда проник и кто его позвал. Оказалось, что я. Позвонила ему и пообещала, что дверь будет открытой. С ума сойти… уж не белая ли это горячка. И кот мог сбежать. Хотя кто-кто, а он свое дело знал туго.
Но куда больше опасений за рассудок была сокрушительная благодарность за визит. Просто не знаю, что бы я делала в одиночестве. Болезненные симптомы, как и обещал Савелий, прошли, остались легкий сушняк и слабость. Я была почти готова блистать на приемах и рассказывать байки о нынешней вылазке. Приятель немедленно охладил мои просветительские порывы. Он был из скептиков. Тебе, убеждал он, эти мошенники что-то подсыпали. Я никак не могла взять в толк, какая им от того выгода. Пришла со своим векселем сама, никто меня к тому не принуждал, да и в конце концов, не о недвижимости речь, а о фикции… все-таки не без дружеского влияния я мстительно переходила в разряд неверующих. Обычная диалектическая последовательность. Любое суждение или деяние «из ряда вон» порождает у сознания защитную реакцию. Дескать, сколько ни трудись, все равно ничего не изменишь, а посему держись за тех, кто уверен в материальной обусловленности бытия. С ними не пропадешь. Без риска, как в почтенном банке. И закономерная моя стадия отрицания быстрехонько уложилась в привычную позу обделенности: пока ушлые срывают за бессмертную душу свою неплохой куш, я буду делиться ею даром, отдавая в пользование безответственным манихейским силам. Которые якобы «не ошибаются» и дают собою порулить. Иногда.
Лет с тех пор прошло столько, что я чужих детей не узнаю. Впрочем, чужие-то быстро растут. Да и народилось много. История с векселями ушла в тень. То ли лавочку прикрыли, то ли существовала она себе где-то тихо, параллельно. Но шумиха сошла на нет, только эпизодические упоминания согревали реку времени. Однажды один безумец-историк позвал меня на кладбище. Я вообще по кладбищам давно не гуляю, но тут был особый случай. Там лежали Большие люди. Известные. Он искал надгробье для своих исследований. Заодно прогуливался. Одному, как водится, было не с руки, да и вдвоем больше углядишь. Утро, сосны, только что дождь прошел. Я и думать забыла про давнее-давнее воскресенье. Хотя фамилия «Коробец» не стерлась, конечно. Потому она и резанула глаз. Дмитрий Тимофеевич… Вспоминать пришлось недолго. Все-таки как-никак событие. Могила была ухоженная. Скамеечка рядом. Сосна, все как положено. Но главными были цифры. Конечно, цифры. Они – да, черт возьми – совпадали. Левая цифра – правая цифра. Он умер в старости. Жил около восьмидесяти лет. Чуть позже умерла его жена, ее похоронили здесь же. «От благодарных детей и внуков». Значит, все у них получилось. Только немного неловко было встретить подтверждение именно здесь. Но, пардон, где еще я его могла получить? Да и, прости господи, имею ли право на толкования… Но есть повод думать, что бал продолжается, не так ли?
|
