Червонцы в перчатке / Татьяна ОКОМЕНЮК

- Ну, мамуль, если бы ты знала, как я счастлива. Он такой умный, красивый, галантный. И вообще - лучше всех. Саша - наш доцент, все студенты от него просто без ума. А как он готовит! Ты представляешь, он, как и я, обожает джаз, Ремарка и томатный сок. У нас одинаковые привычки, вкусы, взгляды на жизнь. Он тоже по Зодиаку - Рак. У нас даже группа крови одна и та же. Но самое главное - он наш.

- Ну, немец-переселенец. Лет 15 уже, как из Совка смотался вместе с родителями. Так что - идеальный вариант: с одной стороны, настоящий немец, а с другой-душа у него наша: сентиментален, лиричен, романсы под гитару поет, стихи пишет, русские видеокассеты в прокате берет и даже пельмени в русском магазине покупает. Короче то, что доктор прописал.

- Вот и почувствую, наконец, отцовскую опеку. С рождения ведь - полусирота. Да и какой толк от пацанов? У них же вся энергия идет не в поршень, а в свисток. А манеры? Да ты просто не представляешь, какая тут молодежь. Они же здесь до 6 лет с соской во рту на коляске разъезжают. Почти до тридцати в детях ходят и «детские» деньги от государства и карманные от родителей получают. Только к 40 годам взрослеют и до женитьбы созревают. А что разница в поколение, так здесь, на Западе, это никто аномалией не считает. Посмотри на наших студентов, я ведь тебе кучу фоток выслала, похожи они на мужиков? На голове «ирокезы», выкрашенные, как у баб, перышки, хвостики «а ля Лагерфельд», серьги в ушах, а в кармане вошь на аркане и блоха на цепи. Ну, скажи, можно от этих папуасов ребенка завести?

- Ну, мамуль, ты чего? Я же не ребенок уже. Через две недельки жди гостей. Приедем жениться. Собери пока нужные документы, я тебе список сейчас факсану. Тете Оле из загса я уже позвонила, так что проблем с этим не будет. Вот увидишь, Саша тебе понравится.

Уснуть этой ночью Тамаре не удалось. Она долго ворочалась в постели, потом встала, набросила на плечи плед и вышла на балкон. На улице было тихо и свежо. Аромат сирени и стрекотание сверчков вернули ее к событиям двадцатилетней давности. Сам собой вдруг перекинулся мосток в полузабытую юность...

Тогда ей было 18. Работала она в школе пионервожатой. В День Советской Армии она вместе со своими питомцами давала праздничный концерт в подшефной войсковой части. Произнося исполненные пафоса стихи о том, что «от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней», она встретилась взглядом со смешливыми, ироничными, блестящими, как ягоды крыжовника под дождем, зелеными глазами солдатика, сидевшего в первом ряду. И произошло короткое замыкание. Ничего подобного Тамара раньше не испытывала. Мурашки поползли по спине, и засосало под ложечкой. До конца концерта солдатик не сводил с нее глаз, а после выступления от имени своих товарищей поблагодарил подрастающую смену и лично Тамару.

Шурик был начитан, остроумен, находчив. С первой минуты общения у обоих возникло удивительное чувство легкости, какое бывает у людей давно и хорошо знающих друг друга. Они до утра просидели на скамейке у Тамариного подъезда, не заметив, как пролетела ночь. Шурик рассказал Тамаре о своих родителях:

отце, литераторе-германисте, защитившем блестяще кандидатскую, но так и подвизавшимся долгие годы в ассистентах кафедры из-за своей национальности; маме, школьной учительнице немецкого, чуть было не потерявшей работу из-за полученной однажды посылки от двоюродной тетки из Фрайбурга. Парторг школы долго орал на нее, мол, не имеет она гордости советского человека, просит у фашистов милостыню при вполне приличной зарплате в 110 рублей, а значит, и не имеет права заниматься воспитанием молодежи. Не попади она с инфарктом в больницу, уволили бы не задумываясь.

С тех пор Тамара с Шуриком встречались ежедневно. Ее мама подрабатывала ночным сторожем, и потому квартира с вечера до утра была в полном распоряжении влюбленных. Тогда-то Тома впервые познала прелесть бессонных ночей. Она понимала, что вопреки всем божеским установлениям, поступает греховно, но отказаться от плотской любви у нее не было никаких сил.

Томка верила ему, но, провожая любимого на поезд, ощутила, как к ней украдкой, на цыпочках подступила тоска. Превозмогая себя, теребя конец шарфика, она сказала ему о своей беременности. Шурик обнял ее за плечи: «Глупышка, рано нам спиногрыза на шею вешать, надо сначала пожить для себя. Сама знаешь, что надо делать, ты же умница. До моего приезда все должно быть уже в порядке». Он вынул из портмоне несколько червонцев и засунул оцепеневшей Тамаре в перчатку. Уже запрыгнув на подножку вагона, Шурик послал ей воздушный поцелуй и крикнул: «Завтра позвоню!» Но ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц не позвонил.

Деньгами Тома так и не воспользовалась. Все ждала: вот придет Шурик, они распишутся и ей удастся уговорить его оставить ребенка. А когда поняла, что надеяться больше не на что, было уже поздно что-то предпринимать. Она была в отчаянии. И когда мать спросила: «Да что с тобой происходит? На себя уже не похожа - суповой набор: кожа да кости!», - Томка дала волю слезам и все рассказала. Мать погладила ее по голове:

Маришка плохо спала по ночам. Переболела всеми детскими болезнями. И, когда Томка ночами плакала в подушку, мать, гладя ее но медным волосам, повторяла: «Ничего детка, невезуха - это как детская инфекция. Ее нужно пережить, окрепнуть и выработать иммунитет».

Когда Маришке было 10 лет, умерла мать. Дочку Тамаре пришлось поднимать самой. Тяжко было, но выдюжила. Вырастила умницу, красавицу. Маришка с медалью окончила школу, поступила в Одесский университет на немецкую филологию, а после 4 курса, будучи лучшей студенткой факультета, получила возможность продолжить образование в Германии. И только Тамара вздохнула облегченно - на тебе: та собралась замуж за ее, Тамариного, ровесника.

«Оно, конечно, любви все возрасты покорны. Однако 20 лет разницы... Впрочем, ей ничего не остается, как выбросить белый флаг - дочь беременна. Перед этим аргументом отступают все ее доводы. Да и кто сказал, что браки между ровесниками отличаются прочностью. Скорее, наоборот...», - успокаивала себя Тамара. И все же собрался под ложечкой и никак не хотел рассасываться тревожный будоражащий комок.

Невзирая на тревогу, будущая теща готовилась принять зарубежного зятя, как в лучших домах Лондона и Парижа. Всю неделю она готовила, вылизывала квартиру, экспериментировала с прической. Наконец влезла в долги и купила сногсшибательные модельные итальянские лодочки на высокой шпильке, которые хоть и были ей маловаты, зато чертовски шли к ее новому фирменному костюму, подаренному Маришкой.

«Не теща - картинка», - подумала Тамара, глядя в зеркало. В отражении на нее смотрела стройная женщина с медными, модно уложенными волосами, полными яркими губами и огромными, печальными, как у библейского пророка, глазами. Понравится ли она зятю-ровеснику? Да и как ей к нему обращаться? Сынок? Саша? Александр?

Раздалась веселая трель дверного звонка. Стук сердца в ушах, в голове, во всем теле заглушил мысли. Она превратилась в один обнаженный нерв, сплошное пульсирование крови, настолько громкое, что, казалось, стены обрушатся. Рывком открыла дверь и вскрикнула.

Моложавый, импозантный мужчина с легкой сединой на ухоженных, аккуратно подбритых висках, стоявший рядом с Маришкой, от неожиданности выронил из рук бутылку шампанского, и она, ударившись о бетонный пол, разлетелась вдребезги, оросив светло-желтым дождиком шикарные итальянские дико жмущие туфли.

На Тамару обескураженно смотрели две пары одинаковых влажных, как ягоды крыжовника под дождем, зеленых глаз: Маришки и ее будущего зятя Александра, Саши, Шурика. Того самого, который двадцать лет назад засунул ей в перчатку несколько червонцев на аборт.

А жизнь шла своим чередом: работа, субботние закупки на неделю, игра в нарды с сыном- балбесом, вечерние чаепития в кругу семьи. Все, что он ел, казалось безвкусным, как помои. Телевизионные передачи раздражали своей тупостью и примитивизмом. В гости он больше не ходил. Праздники ненавидел. С тех пор, как из его жизни ушла Она, существование превратилось в черно- белый телевизор с выключенным звуком. Нет, бытие не остановилось, но двигалось как-то само собой, на автопилоте, не вызывая никаких эмоций. «Невозмутим, как индейский вождь, - возмущалась супруга.- Заорал бы, что ли, как раньше. А то отморозился, впал в спячку. Живешь, как в анабиозе».

«Хорошее определение,- отметил он равнодушно.- Я ведь и впрямь Зомби, существо, из которого вынули душу и пустили гулять по свету. Выполняю все необходимые функции, но при этом не чувствую ни температуры, ни перегрузок, ни боли. Разве только это нытье в области солнечного сплетения. Там, где, вероятно, и находится душа человеческая». А ведь он сам ампутировал эту душу год назад, приняв решение расстаться с той, которую любил до безумия, как казалось уже нельзя любить в его возрасте. Он сделал выбор в пользу семьи: сын находился в критическом возрасте и требовал неусыпного контроля. Дочь, расставшись с мужем- пьяницей, вернулась с годовалым внуком под его, отцовский, кров. У жены с нервами было совсем худо. А после того, как во время стирки она обнаружила в кармане джинсов их отпрыска тугой полиэтиленовый шарик с белым порошком, ее психическое состояние доктора определили, как граничащее с критическим. Супруга постоянно плакала, проклиная тот день, когда согласилась с его решением переехать на землю предков. В общем, не дом, а филиал дурдома, как заметил один из его приятелей, заскочивши однажды в гости.

Любовь к Ней обрушилась на него, как Цунами, не оставив времени ни на обдумывание ситуации, ни на отступление. Впервые увидев Ее на автобусной остановке, он непроизвольно выдал: «Это- моя женщина», и сам удивился произнесенной глупости. Она была в коротенькой юбочке, демонстрирующей стройные загорелые ножки в римских сандалиях. Солнцезащитные очки, как обруч, поддерживали ее каштановые, спадающие до плеч волосы. Незнакомка нервно поглядывала на часы, явно куда-то опаздывая. Он подъехал поближе и, открыв дверцу, обратился по-русски, нисколько не сомневаясь в Ее славянском происхождении: «Садитесь, нам по пути». В том, что ему теперь всегда будет с Ней по пути, он был просто уверен. Забыв о двух намеченных с утра встречах, как загипнотизированный, довез Ее до пункта назначения и, прождав четыре часа, отвез обратно. Объяснить свое поведение он мог разве что емким русским словом «нашло». Как позже выяснилось, «нашло» не прошло. «Попал»,- пронеслось в сознании другое емкое слово, заменяющее «русаку» целое предложение, а то и абзац.

Так начался их роман, продолжавшийся 25 недель, из которых они вряд ли провели вместе хотя бы неделю. Жили они в разных городах. Встречались два- три раза в месяц. Больше общались по мобильнику. Поэтому Она в шутку называла их отношения мобильными. Но, уж когда встречались, это был полный отпад: пол плыл под ногами, а стены кружились, как взбесившаяся карусель.

Она была умна, красива, сексапильна. Пользовалась бешеным успехом у мужчин. На его вопрос, что Она нашла в заурядном, немолодом, небогатом женатике, отвечала, смеясь, что любят не за что-то, а вопреки. Он понимал, что этих «вопреки» было выше крыши, а «за», пожалуй, только одно: невидимое постороннему взгляду совпадение биополей на молекулярном, если не на атомном уровне. За полгода их романа он ни разу не заболел, что раньше с ним частенько случалось. Не попал в дорожно-транспортные происшествия, хоть и лихачил. Не имел проблем в семье и на работе, хоть мысли его витали далеко от присутственных мест. Все негативное проходило мимо него по касательной. Ее любовь к нему была настолько сильна энергетически, что являлась своеобразной имунной защитой от чуждой негативной энергетики, и он каждое утро благодарил Бога за то, что в день их знакомства Она опоздала на свой автобус.

Но «ничто не вечно под луной». Подпольность их отношений, редкость встреч, конспиративность телефонных разговоров, Ее одиночество в праздники и отпуска, как грибок, стали разъедать романтику их любви. Она больше не могла довольствоваться крохами с чужого стола и, полушутя, сказала ему однажды: «Любовница- удовольствие дорогое. Требующее достаточного количества сил, времени и средств. Не справляешься- пиши заявление по собственному желанию. Иначе будешь уволен за несоответствие занимаемой должности».

Они не ссорились, не выясняли отношений, не объявляли друг другу «Schluß», как это делают аборигены. Просто он перестал звонить. Жутко испугавшись, что любимый попал в аварию и находится без сознания в реанимации, Она дрожащей рукой набрала номер его мобильника. Услышав родной до боли голос, положила трубку. Диагноз ситуации был предельно ясен: он написал предложенное ему заявление об уходе. И Она подписала его, никогда больше не давая о себе знать.

Спустя полгода он узнал от общих знакомых, что Ей предложили престижную работу в соседней земле, и Она уехала из дождливой и ветренной Нижней Саксонии в другую жизнь, где вышла замуж за преуспевающего бизнесмена, ценителя славянской красоты и поклонника загадочной русской души. Она так и не узнала, что вместе с Ней из его тела ушла и не вернулась обратно, пусть не русская, но тоже, изрядно загадочная советской закваски, немецкая душа.

Он ехал по автобану. Резкая боль в груди заставила съехать на аварийную полосу. «Странно,- подумал он,- как может болеть то, чего уже нет, что было ампутировано год назад?» Оказалось, может. Ведь сохранились нервные окончания, помнящие вкус Ее губ, ироничную улыбку, слезинку, дрожащую на ее ресницах, взмах руки, поправляющей его непослушные волосы. Он совершенно явственно ощутил на своей щеке Ее теплое дыхание, прикосновение губ, щекочущее движение пальцев вдоль позвоночника. «Крыша едет»,- подумал он, отключаясь.

Голос супруги становился глуше и глуше, пока не превратился в вязкий сироп, застывший в его ушах. Перед глазами вдруг заплясали белые точки, постепенно превращающиеся в пушинки, а затем- в комки ваты. Он стал совершенно невесомым. Мир медленно отдалялся от него, оставаясь внизу. Он поднимался все выше и выше. Вокруг, как метеориты, кружили обломки его потерпевшей крушение жизни. Далеко внизу кто-то махал руками и звал его к себе. Присмотревшись, он узнал жену, дочку с внуком на руках, сидящего на корточках и глядящего вверх из-под козырька руки сына. Среди зовущих его людей он лихорадочно высматривал Ее. Напрасно. От отчаяния хотелось кричать, рвать в клочья эту белую, окутывающую его вату, но не было сил ни пошевелить пальцем, ни выдавить из себя хотя бы звук.