* * *
А я на блюдечке да с голубой каёмочкой.
Возьми. Ан нет.
Проводишь пальцами по тонкой кромочке
ушедших лет.
Шероховатые зазубринки пережитого.
И всё одно –
нам общих сыновей и крова
не суждено.
Сминая шёлк, уткнулся в тёплые колени.
Не плачь. Ну, ну?
Утру глаза цветным подолом. Пожалею.
И всё пойму.
Не плачь так горько, милый, об ушедшем.
Усни. Забудь.
На нашем старом месте вербы шепчут:
"А будь, что будь."
* * *
Прикорну, прикрою очи.
Уходи, шальная мысль.
Не тревожь меня средь ночи,
не зуди и не гонись
за, несущейся в припрыжку,
кровью напряжённых вен.
Дай, голуба, передышку.
В черепные своды стен
не стучи тревог набатом,
не растягивай виски.
Я ли в чём-то виновата?
Не рассеивай тоски
семя жгуче-ледяное
в обессилевшей груди.
Дай, сердешная, покоя,
этой ночью не буди.
Спасение души
Приготовьте мне лекарство.
Что болит? Не знаю. Здесь.
Здесь, куда ложатся тени
резких слов, где чья-то спесь
в гнёзда сонного сплетенья
ядовитою змеёй
всё откладывает яйца,
где широкой пятернёй
бронхи расправляют пальцы,
и куда застрявший ком
в горле, скатится слезою,
чтоб однажды вечерком
перекрыть всю грудь собою.
Дайте. Дайте мне лекарство!
Помогите притупить
боль несносную в сплетеньи
рук: утраченной любви
и безжизненных сомнений,
веры во Вселенский Смысл,
обесточеной надежды.
Не вздыхай и не молись, –
Смысла нет. Разбит, повержен.
Даже если сущий Бог,
то и он тебе, похоже,
не облегчит горький вздох,
не поможет. Не по-мо-жет.
