Весёлый нрав – удел немногих, а, скорее всего, даже избранных. И в наше сложное время так и подавно перевёлся этот редкий, почти экзотический сорт людей, открытых, приятных и неназойливых, способных легко, играючи, за несколько минут развлечь малознакомую компанию, сделавшись без всяких потуг и усилий центром её беспечного внимания.
Через неделю, через месяц, через год любой из тех, кто провёл с таким весельчаком всего лишь вечер, не долго думая, займет ему последнюю десятку и с торжественной серьёзностью позовёт на крестины, теряясь назавтра в догадках: «Где же я его, всё-таки, видел?»
Но к нашему Ивану Ильичу это, к сожалению, не имеет никакого отношения.
Иван Ильич был мастером испортить любой стол и любую компанию. В отсутствие серьёзных причин он всегда мог найти хоть какой-нибудь да повод: то на столе отсутствовала соль, то хлеба было нарезано не по-хозяйски много...
К его капризам и каверзам и домашние, и гости, кумовья да деревенская родня, так притерпелись, что перед любым застольем, на Пасху или на детский день рождения, его жена, Анна Григорьевна, женщина милая и душевная, всякий раз полушутя-полусерьёзно, спрашивала у детей: «А что, ребятки, отец уже выбрасывал свой фортель?»
Мальчишки-близнецы, белобрысые и круглолицые подростки, тут же в один голос, не замечая по детской наивности материной иронии, бойко отвечали: «Да!»
Это означало, что всё было в полном порядке: и холодец удался, и пироги не подгорели. Дом благоухал «Белизной» и стол, обставленный с двух концов кухонными тумбами в виде доминошной «рыбы», прогибался от закусок! Тут вам и скользкие солёные грибки, и хрустящие огурчики, дымящиеся котлетки и плавающая в гусином жиру сахаристая картошка, и метровый судак, положивший глаз на фаршированную утку, и хвост - на маринованную сельдь.
Всё это деревенское изобилие, сдобренное чесноком и луком, перцем и лавровым листом, издавало такой головокружительный аромат, что подошедшие гости с трудом вспоминали, кого и в связи с чем, они пришли поздравлять. Едва заняв места, мужчины тут же забывали о гастритах и галантностях, женщины – о талии и губной помаде. С одного конца стола на другой ритмично сновали селёдочницы и соусники, графины и кувшины. Томно звенели дорогие хрустальные фужеры, и кокетливо тенькали простенькие стеклянные рюмочки.
Уставшая Анна Григорьевна, примостившись с краю праздничного стола на облезлом кухонном табурете, умиротворённо радовалась громкому чавканью и смачному хрусту работающих челюстей. Не зря старалась хозяйка!
И только Иван Ильич, известное дело, был недоволен: на столе недоставало его излюбленного блюда – салата из капусты... Он демонстративно поднимался в самый разгар веселья и шествовал на кухню. Сердито выбивая дробь на кухонной клеёнке, Иван Ильич безжалостно разделывал кочан капусты. Затем закатывал рукава выходной сорочки, долго и усердно мял капустную стружку, щедро посыпая солью и салат, и стол, и пол…
Анна Григорьевна, тушуясь, бросала гостей и хваталась за веник. Стыдливо опустив глаза и скривив губы в виноватой усмешке, она одёргивала на муже сорочку, усаживала за стол и заправляла ему за ворот накрахмаленную салфетку – примирительный белый флаг был выброшен. Теперь Иван Ильич, честно отработав свой номер и вдоволь насладившись переживаниями жены, мог целый вечер методически жевать капусту, не обращая на себя внимания уже подвыпившей родни.
***
Иван Ильич имел диплом железнодорожного инженера, но благодаря вредностям характера и во избежание крушения поездов, работал не на транспорте, а в каком-то сверхнаучном институте на должности старшего инспектора. Что, когда и где он подвергал своим ревизиям - мало кому было известно, но в том, что он делал это с наслаждением, мастерски, не сомневался никто.
Зная о пристрастии Ивана Ильича к капустному салату, его коллеги совершенно безобидно шутили иногда между собой: «По поводу места рождения Иван Ильича не может быть сомнений: разумеется, Иван Ильич родился в капусте».
Услышав бы это, наш инспектор, воспринимающий любую, самую невинную шутку за язвительную насмешку, обиделся бы, несомненно. Более того, он развил бы свою обиду до немыслимого оскорбительного значения. Но, к счастью, шутки сослуживцев не доходили до его ушей…
Достаточно изучив характер Иван Ильича, несколько приструнённый рабочей обстановкой, женщины осторожно обходили его как, прикрытый шаткой чугунной крышкой, канализационный люк, и, обращаясь к нему исключительно по делу, глубоко и искренне сочувствовали его жене. Мужчины же, у которых на каждый случай было припасено по пару анекдотов, жалели именно Ивана Ильича, считая отсутствие чувства юмора неизлечимым заболеванием, уступающим по степени тяжести, разве что… невозмутимому мужскому бессилию.
Ну, а при неизбежных столкновениях со старшим инспектором коллеги ублажали его такими изощрёнными дифирамбами, благодаря которым только и можно было обезопасить себя от вспышек его вздорного характера. И как это не выглядело смешно, а Иван Ильич легко покупался на подхалимаж, хотя и сам не мальчик, отличал мёд от патоки, и чуял, что такое подобострастное отношение далеко от бескорыстия. Но его самолюбие довольствовалось и этим: приятно, чёрт возьми, когда вокруг тебя выплясывает столько народу!
Но не зря говорят бывалые люди, что за всё в этой жизни рано или поздно надо платить. И Ивану Ильичу, действительно, вскоре пришлось поплатиться за все свои фортеля и фокусы. Директор института, прослышав о вампирических способностях старшего инспектора, вывел из его непосредственного подчинения все, до последней, штатные единицы и оставил ему одну бумажную канитель.
«Правильно! - не могла сдержать своей радости институтская вахтерша, пролившая из-за Ивана Ильича не одну слезу. - Дома надо характер показывать!»
И Иван Ильич показывал…
***
Как-то раз, в выходной, когда Анна Григорьевна уже с утра вся тряслась от страха, потому что муж после сна был полон сил и энергии, в дверь позвонили и представились с похоронной торжественностью: «Фирма «Утрата», гроб заказывали?»
Анна Григорьевна и без того перепуганная, только всплеснула руками: на площадке, опираясь на простенок между дверьми, стоял оббитый красным сатином гроб, в белых кружевных рюшах. Из соседней двери, тут же уловив повод опохмелиться, выскочил Трофимыч со своей заспанной женой. Выпучив водянистые глаза, они только и смогли прохрипеть осипшими голосами: «А кто, собственно,… помер?»
Анна Григорьевна не знала, что и говорить. Иван Ильич от недоумения повис на перилах… Трофимыч обошёл со всех сторон гроб, оценивая ситуацию своим трезвым умом.
«Иван, я эти штуки знаю. Это ты кому-то сильно насолил…»
Жена Трофимыча, высунув свой рыхлый нос в дверную щель, ехидно сострила: «Если бы все, кому Иван насолил, прислали по гробу, пришлось бы открывать похоронное бюро!»
Вконец расстроенная соседями Анна Григорьевна металась по маленькому коридорчику, как квочка, хлопая себя по пышным бокам.
«Господи, да куда ж его спрятать? Иван, может его на балкон снести?»
Тут Иван Ильич аж побагровел от злости - как раз под цвет гробу.
«Совсем мозгов нет! На балкон… Что б через полчаса весь двор смеялся?»
Тогда Трофимыч, предвидя, что ему сегодня, как не верти, а придётся быть героем дня, великодушно предложил: «Вот что, соседи, ничего не поделаешь, надо вас выручать. Тащи, Анна Григорьевна, поллитру, а я снесу этот презент на чердак! Вам – ни к чему, а нам – сгодится!»
Анне Григорьевне не пришлось напоминать дважды, и через пятнадцать минут гроб, прикрытый ветошью, стоял на чердаке, а Трофимыч на пару с женой закусывал первач жирной домашней колбаской. Вот это подфартило, что называется, на пустом месте!
***
Весь субботний вечер Иван Ильич провёл в глубоких размышлениях: чья же это работа? А воскресное утро началось со звонка - кого ж ещё? - Трофимыча, конечно.
«Иван, что же это получается, я под горячую руку не разглядел, что гроб не комплектный, без крышки… Это никуда, дорогуша моя, не годиться… у меня ж радикулит! Мне туда может и через двадцать лет, а хочется с комфортом… Ты, Иван, это учти и прояви характер. Кому надо, прикрути гайки! Ты это умеешь... По этой части тебя учить не надо – в этом деле ты прохвессор! Доктор нервотрёпачных наук! На гроб сбросились, пускай как-нибудь на крышку стянутся! А с меня – поллитра, как полагается… я ж…»
Не дослушав Трофимыча, Иван Ильич, натянул до предела подтяжки, стрельнул ними по голым плечам и, закусив губы то ли от боли, то ли от злости, направился в свою комнату. Трофимыч, обиженный таким невниманием, чуть не заплакал: «Иван, ты чего, оборзел, что ли? Мало одной поллитры? Тебе ж гроб достался на халяву… Сосед называется! Вот, жлоб, ладно, скупердяй ты хренов,… чёрт с тобой! Принесут крышку – с меня две пляшки казёнки».
***
В понедельник Иван Ильич с трудом вышел на работу. И что же? Одни коллеги, уткнувшись в бумаги, привычно обходили его лабиринтами институтских коридоров, и сложно было что-нибудь прочесть по их лицам. Другие, более усидчивые, приклеившись к экранам компьютеров, тоже демонстрировали полную непричастность к скандалу.
«Сговорились, сволочи!» – порешил Иван Ильич и так громко хлопнул дверью, чтоб о его расположении духа известно было всем - и тем, и этим.
За неделю он и похудел, и осунулся, но в злоумышленники никого не вывел. А спустя дней десять Иван Ильич совсем слёг, не упустив при этом случая лишний раз укорить жену: «Зря отдала гроб, безголовая…»
Анна Григорьевна, видя корень всех болезней в нервах, вызвала на дом психоневролога. Но врача, по-видимому, заваленного вызовами – время такое - нервное! – опередил старый знакомый - агент из ритуальной фирмы «Утрата». Анна Григорьевна, растерявшись при виде человека в мешковатой траурной униформе, сразу позвала на помощь Трофимыча, требовавшего от неё при каждой встрече недостающую крышку. Но «утраченный» агент без всяких изворотов объяснил, что в прошлый раз перепутал дома, так сказать «по пьяни», а сегодня приехал исправить ошибку и вернуть гроб законному владельцу.
Многозначительно посмотрев на бледную Анну Григорьевну, Трофимыч громко прокашлялся и нехотя полез на чердак.
«Вот это фортель…» - прошептала жена Трофимыча в дверную щель.
***
Казалось бы, благополучная развязка гробовой истории должна была вернуть Иван Ильича к прежней жизни. Но где там! Иван Ильич всё свободное время проводил в раздумьях. В том, что гроб принесли именно в его дом, он видел не простую случайность, нет! Путём логических рассуждений он пришёл к выводу, что некто властный и мудрый с небес строго предупреждал его: «Не шали, Ваня…»
После бессонных ночей, карвалола и Карнеги Иван Ильич твёрдо решил измениться. Первым, что он намерился исправить, было лицо. И как он раньше мог проходить мимо зеркала, в котором отражалась его вечно недовольная физиономия! Но, увы, как ни пытался Иван Ильич улыбнуться, его лицо, как гипсовый слепок, оставалось неподвижным.
Старенький психоневролог из убогой районной поликлиники, наконец-то, добравшийся до Ивана Ильича, прошёлся по его лицу своими шершавыми пальчиками. «Да… Монументальная работа! С вашим лицом только поезда под откос пускать»!
Но разве мог Иван Ильич с этим согласиться?! «Такое положение лица меня не устраивает!»
Врач устало улыбнулся и с сакраментальными словами «Больничный нужен?» прописал больному клизмы и аспирин.
***
Прошло несколько недель. Назначенное лечение не принесло желаемых результатов. И Анна Григорьевна, разуверившись в докторах, позвала на помощь соседей.
Трофимыч прибежал сразу, вскочив с кровати и едва успев завернуться в дырявое одеяло. В рваных сандалиях, с гаечным ключом, он напоминал древнего грека, истерзанного своими собственными мыслями. Трофимыч с удовольствием сознавал, что становится национальным героем и, как всякий герой, был важен и немногословен.
«Вылечим!» - изрек он, гордо выпятив впалую грудь.
После этого на тумбочке у постели больного неизвестно откуда появились замызганный гранёный стакан и пластиковая бутылка с мутной буряковкой. Трофимыч бережно, не пролив ни одной капли, наполнил стакан и так же осторожно поднёс его к пересохшим губам Ивана Ильича. Тот, отворачиваясь и мыча, выпил самогон, откинулся на подушки и тут же уснул.
Оставив у постели больного его тихо плачущую жену, Трофимыч вышел из комнаты…с чувством выполненного долга и золотым увесистым венком из репчатого лука.
***
В то время, как жена Трофимыча шинковала лук, а сам Трофимыч нарезал крупными кусками толстое домашнее сальцо, Ивану Ильичу снился сон. Как будто он, и в самом деле, умер и лежит в том самом злосчастном гробу - без крышки. А вокруг него идёт самая обычная, житейская работа - приём покойников на тот свет. И слышит он сквозь сон живые человеческие голоса.
«Петрович, тут покойник прибыл без крышки, так чего, будем принимать или… оформлять возврат тела?»
« А ты не спеши… Посмотри сначала, что за покойник, а потом и будем решать…»
«Ой, поганенький совсем, жёлтый какой-то, худой, перекошенный. Нет, этот не жилец…»
«И точно, не жилец…Что ж его делать?»
«А… давай примем… не возвращать же его, такую дохлятину, обратно… ни кожи, ни рожи, прости меня, господи, за твои же ошибки!… И составим акт о недостаче».
«Не понимаю, куда эти смертные там смотрят? Куда спешат?»
«Кто его знает… Жить, наверное, спешат… А всё потому, что порядку нет! Вон у американцев - давно микроволновые печи поставили, а у нас всё по старинке - костёр да котёл. Народ помирать отказывается…»
Поднимают Ивана Ильича за белы руки и сажают на стул.
«Ишь, новопредставленный…, а залежался как! Не отдыхать сюда ты прибыл. Тебе в дорогу, дорогой друг, на суд господний! Там тебе приговор вынесут и к делу приставят. Вот тебе харч - какой сам заработал… Ну…, к богу!»
Выводят Ивана Ильича на дорогу. И смотрит он, а перед ним не просто дорога, а поле огромное, конца не видать, и все, как есть, засажено одной капустой.
Идёт он первый день… Проголодался, развязал казённый узелок, а там - капуста. Пожевал Иван Ильич, и - делать нечего! - опять в путь. Так он шёл три дня и три ночи. Голод - не тётка, съел всю капусту. А в конце поля оглянулся и обомлел: не кочанами капустными поле засажено, а головами человеческими. Смотрят они на Ивана Ильича и говорят: «Ты зачем, Иван, шинковал нас как капусту?»
Упал Иван наземь, залился горькими капустными слезами и впервые заговорил человеческим голосом: «Не знал я, сотоварищи мои, что такая промашка выйдет. Простите меня…»
А головы ему отвечают: «Ступай, Иван, Бог простит».
Пошёл горемычный Иван дальше. Шёл долго, шёл пока не уткнулся лбом в золотые ворота. Распахнулись ворота. Видит Иван - стоит перед ним стол со всякими закусками. И чего там только нет: и грибочки солёные, и огурчики маринованные, один судак - метра полтора…Сел Иван за стол. Только хотел руку протянуть за пирожком или за котлеткой, как какой-то голос говорит ему: «Не спеши, Иван… Давай-ка лучше поглядим, чего на нашем столе не хватает».
Глянул Иван, а посередине стола - будь она трижды проклята! - салатница пустая. А голос продолжает: «Верно, Иван, нет у нас салата из капусты! А ну, где там наши повара? Пусть мне доложат, безбожники, в чём причина!»
Прибегают два повара и падают на колени.
«Прости нас, Господь Бог, не виноваты мы. Это Иван…не боится Вас! Он - всю капусту слопал…»
Возмутился Бог: «Как это так - всю? Неужели ни одного кочана не осталось?»
А повара отвечают: «Как же! Остался! Всего-то один кочан… Одна, так сказать, расходная единица...»
Тронул Иван рукой свою голову - и обомлел: не голова это вовсе, а тугой капустный кочан. И слышит Иван, точат повара свои ножи. Только замахнулся главный повар над его головой, то есть, над кочаном капустным, Иван взял да и проснулся…
***
И понял он, что был это обыкновенный сон. А на самом деле, лежит он у себя дома, на перине под стёганным ватным одеялом, и слышит, как на кухне кипит обычная житейская работа: что-то парится, варится, жарится - в общем, всё готовится к приёму гостей. Встал он, умылся, рубаху свежую надел и пошёл на кухню.
«Давайте, я… помогу чем-нибудь!»
Женщины прыснули в свои цветастые фартуки и дружно замахали на него замасленными полотенцами:
«Не мешай лучше, помогальщик!»
«Ну, ты подумай! С капустным рылом и в калашный ряд!»
Целый день валялся Иван на кровати. Бедняга еле дождался вечера. И вот, наконец-то, все гости в сборе. Сидит и он между ними за праздничным столом. Все целуются, обнимаются, один Иван Ильич, как не родной - сам по себе. Вот уже налили первую рюмку и, присмотрев биточек - пожирней да поприжаристей! - скромно накололи по огурцу. Вдруг с одного конца стола чей-то ехидный голосок спрашивает: «А всё ли у нас на столе стоит?»
А с другого конца ему кто-то так же насмешливо отвечает: «Да нет, тут у нас… салатница пустая!»
Эх, не стал наш Иван Ильич дожидаться конца разбирательств и крикнул во всё горло: «Не надо нам никакой капусты! Эка невидаль! И что это за еда на праздничном столе!» Ивана Ильича с голодухи тут же поддержали кумовья: «Вот это дело, Иван! Давай-ка, голубок ты наш, лучше выпьем!»
Как зазвенели тут рюмки, как заскрежетали, сцепившись с вилками, ножи, как заёрзали накрахмаленные скатерти, и-и-по-о-шла-гуль-ня-по-о-л-ным-хо-дом! Никто и не заметил, что уже через час Иван Ильич был абсолютно пьян. Его, как и двух других мужиков, одного - своего, а другого - приблудного, снесли на кровать и, стащив обувку, уложили валетом.
***
Прошло несколько лет. Наш Иван Ильич по-прежнему работает в своём хитромудром институте. Только теперь не инспектором, а простым вахтёром. Он как-то незаметно постарел и очень заметно поправился. И вряд ли в этом улыбчивом и добродушном человеке, любящем хорошо выпить и хорошо поесть, можно узнать прежнего Ивана Ильича.
Да и если вы спросите у его жены, Анны Григорьевны, самой бесхитростной из женщин, была ли в действительности эта странная история с гробом и капустным салатом, она заверит вас, и будет совершенно права, что все это - бабьи сплетни.
Не верите? Тогда… спросите у Трофимыча…
|
