Евпатория-2003
(на пляже)
Помощь на фланги!
Слева и справа
жмутся,
потеют и обгорают.
Здесь на меня ведется облава —
мясо прорвалось
и наступает.
Туши и тушки!
Щеки и бедра!
Студнем дрожит рыхлое тесто.
Жир на мозгах
измеряется в ведрах,
не оставляя живого места.
Нет, я не против
— что вы! —
я просто
слишком люблю сытых людей.
Тех, у которых
в сердце — короста,
совесть
разъедена до костей.
Не обижайтесь!
Я-то при чем тут?
Это все солнце,
полдень и давка.
Это —
сидит в глубине печенок
пляж — продовольственная лавка.
Охота на рыб
Селедки на льду
заплетались хвостами.
Дышали растерянно,
мёрзло,
ненужно,
и, плача
просоленными зрачками,
шершавили брюхо
об иней жемчужный.
И люди вокруг — хладнокровнее рыбы.
Елозят рукой
по неровности льда,
ныряют в рассол.
И становится дыбом
прилипшая к рыбьему глазу вода.
Наверно, и я
по песку — плавниками,
со взглядом,
простуженным,
как сквозняк.
Но в жизнь я вгрызаюсь.
По корку.
Ногтями.
Они умирают —
за так.
Мне тоже бывает
под дыхом больно.
Под веками брызги —
горче рассола.
Но я-то
хоть изнутри
выгляжу вольной!
Они занимают
должность улова…
Если ж я лучше обычной рыбины,
незачем скальпелем — в середину.
Если же нет…
Почему не выдали
мне переливчатую спину?
Питерское
Здравствуй, Питер!
Гранит в кефире,
мостовые
в узорах шин.
Здравствуй, сердце!
— глаза пошире —
расстучалось:
удар — нажим.
В перепутьях
заливов-финок,
в перекрестках
фонтанных струй
долгожданный веду поединок
за единственный поцелуй
белой ночи.
Прозрачность линий,
колоннады,
дворцы,
шуты.
В Петропавловском равелине
не истерлись
еще
следы
Таракановой…
Будто шкура,
воздух выдублен
влагой,
солью.
И в ладонях,
глазах,
фигурах —
утонченное малокровье.
Петербург!
Забирай румянец!
Поделись
вековым покоем.
Твоих улиц
жемчужный глянец
нарекаю своей судьбою.
Неизлечимое
Худею. Нежность одеяла
горячее ласкает тело.
Меня осталось слишком мало
под потолком угрюмо белым.
Не нужно принимать лекарства!
Меня съедает мое сердце.
Нет худшего самоуправства,
чем рифмы близкое соседство.
Жар изнутри слипает комом,
дышу засушливо и мутно.
В себе самой же заключенной
меняю день, меняю утро.
Как листья золото прожилок,
как осени — октябрь ранний.
Так мне на алтаре ошибок
себя направить на закланье
|
