* * *
Иду давно привычной темнотой,
Иду куда-то просто по привычке.
Луна плетется вечной запятой,
Мирской скобой, белесою кавычкой.
Наверно, с нею мы одних кровей —
Я и она — из тех, кто по дорогам
Идут за каждым — это тяжелей,
Чем ни за кем, и чем навстречу многим.
Иду, не зная, что такое враг,
Поскольку «за» вне этики и права,
Поскольку свет рассеивает мрак,
Неважно, где он: слева или справа.
Иду с тех пор, как желтая скоба
Мне указала истину слеженья:
Иди за каждым, ежели судьба,
Заложница земного притяженья,
Тебя зачем-то делает такой,
Как я — не видящей земного света,
Венчает с непроглядною тоской
И заслоняет пленкою рассвета,
Зато дает стремление идти
Не выбирая, не давая знака,
И каждый, находящийся в пути,
Да будет ночью заслонен от мрака!
* * *
На стол поэта нежно падал свет
Упругих облаков ночного воска,
Чуть тронутого заревом луны;
Текли пучком небесные полоски —
Подобия космической струны;
Разучивал трезвучия поэт.
«Горячка, лихорадка, перепой,
Внезапность, вдруг и разом, одержимость,
Начало, кульминация, антракт.
А та, что с неизвестностью кружилась
И «раз-два-три» шептала вальсу в такт,
С кем танцевала, если не со мной?
Печать измены сердце обожгла.
Молилась ли ты на ночь, Дездемона?
Кому вчера шептала «раз-два-три»?
О, гнусная завеса Соломона,
Как персонаж убью тебя, смотри!»
И закавычила цитату мгла.
От паутины клетчатые тени
Раскачивались в такт звучанью мира:
Трехстрочию полуночных стихов,
Трехзвучию огромной сонной лиры,
Трехсвечию упругих облаков,
Трехцветию букетика сирени.
|
