* * *
Господи, что происходит?
Скажи мне:
— Что же?
Меня не читают.
Или не так читают.
Вскрывают стихи.
Берут перочинный ножик
и тоненько-тоненько рифмы себе срезают.
Везде расписание:
— в морге,
— в любви,
— в маршрутке.
Ты смотришь в глаза мне, а видишь масонские ложи.
Мы знаем, как вылечить страх.
Или боль в желудке.
А вылечить смерть почему-то никак не можем.
Ссоры, соринки и sorry метут из дому.
Скрещение судеб давно превратилось в узел.
— Ладно, Господь,
мне пора.
передай другому
вечную память моих пожилых иллюзий.
* * *
День был обычный, спокойный и хмурый.
Такой нормальный,
что даже тошнит.
Вдруг вышел Закат, разложил партитуры
и начал играть свою пьесу навзрыд.
И все зарыдало, рыдало, рыдало,
пока от росы не остыла трава.
И прямо по телу немого журнала
опять проступили живые слова.
И страх был казнен,
по-английски,
как Кромвель.
И ты доверял свои губы моим.
Закат доиграл и ушел к себе в номер,
оставив коньяк и сюжеты другим.
* * *
То, что я чувствую, это уже не стихи.
Это уже не слова, объяснимые сразу.
Холод под пальцами.
Скрытый за дверью архив.
Шелест и шелк
мимолетно не пойманной фразы.
То, что я чувствую, это уже не тоска.
Первая осень прошла, ничего не нарушив.
Это —
вселенная вжалась в размер потолка.
Это —
гора оказалась горою подушек.
То, что я чувствую, это уже не борьба.
Это попытка представить себя непохожей.
Высохнут реки.
Вздохнут и остынут хлеба.
А между нами останется то же — и то же.
|
