В старинном, исконно русском, северном городке, в еще довоенном, продуваемом жестокими ветрами, деревянном восьмиквартирном двухэтажном здании барачного типа контингент проживающих - по-своему счастливых строителей коммунизма - был «мозаичным». Представители почти всех слоев общества: от асоциальных элементов в лице бывших зэков и членов семей нынешних узников до местной интеллигенции - учительницы истории, но в основном, пролетариат - рабочие лесопильного завода.
Интересы у жильцов наблюдались разнообразные: кто-то любил водочку, а кто-то уважал портяжку - «красненькое», по местной терминологии, впрочем, от спиртика и самогоночки тоже не отказывались.
Мордобой не культивировался, но стычки имели место: жены зачастую «учили» зарвавшихся пьяниц-мужей сковородками или скалками - грозное оружие в руках неудовлетворенной, замученной всяческими напастями женщины. На праздники же меж- и внутрисемейные распри забывались: дружно варили из свиных ножек «стюдюнь», подкупали в магазине колбаски и сырку - праздничный харч и сочиняли винегрет из скудного запаса овощей, но украшением стола, несомненно, являлось «море разливанное» алкоголя, государственно-монопольного и самопального производства. Гуляли с истинно рассейским размахом, песнями народов Севера и рекомендованными существующей идеологией, а также танцами под хрипящий патефон.
В один из таких праздников и подкрался к голубоглазой, льняноволосой Даше Грачевой приблудившийся ко времени прощелыга-экспедитор, еврей Мишка, по пьянке приглашенный в гости рабочим парнем Ванькой - компаньоном по рейдам к местным доступным красоткам. У Даши жизнь была не подарок: лаборантка на молокозаводе, двое дочерей от законного супруга - рецидивиста Авдея, ныне пребывающего на еще «сталинской» зоне строгого режима неподалеку - всего 300 км - в тайге, вечная нехватка денег и отсутствие мужской ласки. И как раз недавно вернулась Даша с личного свиданья, раззадоренной и голодной по-прежнему. А Авдею еще аж «пятерик» тянуть, тяжко бабе было.
Мишка обхождение знал: картинно поматывая смоляной шевелюрой, блеснул залихватской чечеточкой, спел неувядаемые «Ландыши», подыгрывая на расстроенной гитаре с красным бантом на грифе и жеманно, не прикасаясь к талии дамы, а держа кисть на излете, станцевал с очумевшей от дивного кавалера Дашей танго «Голубка». Вышли охладиться на истертую, фискально скрипящую лестницу, а там все и свершилось само собой. Ненасытный Мишка и тут показал класс, а неизбалованная мужскими изысками Даша ошалела полностью от неожиданно привалившего женского счастья. (Именно так, экспромтом, по обоюдной вулканической страсти и получаются исключительно удачные детки!)
После интенсивной работы по созданию «локальных тропиков», растопивших иней на стенах, фанфарон Мишка горделиво и где-то патетически произнес
- Иди в комнату, милая Дашенька, а то простудишься. Не забывай Михаила Семеновича Шермана! Я тебя тоже вечно буду помнить!
От полноты чувств (стыда или радости востребования?) Даша стала малиновой и сквозь слезы прошептала:
- Дык, спасибо, Мишенька. Не смейся надо мной, уж больно ты красивый, не смогла устоять баба… - одернула единственное выходное - крепдешиновое платьичко и убежала.
Мишка выкурил «казбечину», поправил «гармошку» на хромовых «прохарях» и, расправив крылья, возвратился в жарко натопленный «зал» - пить, гулять и наслаждаться сознанием собственной неотразимости.
Через неделю местный бандюган «Дуб» завалил Мишку-экспедитора заточкой в сердце: шлюху не поделили. А в аккурат через положенные девять месяцев родила Даша чернявого мальчонку (редкое явление среди «неразмешанных» веками славян-поморов). Назвала Семеном, Сенькой с тайным умыслом: в память о Мишке по имени отца его. Оповестила Авдея, но о «масти» сыночка не сообщила, побоялась, зная ненормально ревнивый нрав каторжанина.
Рос Сенька не по годам разумным, в четыре годика сам по газетам читать выучился. Приставал постоянно к соседям: «Дайте, пожалуйста, книгу какую-нибудь!». Глаза черные, пытливые, взрослые, нос с уже наметившейся горбинкой, кудрявый - натуральный таборный пацан. Хитрющий был, знал кому угодить, вежливый - любили его все в бараке, а называли «цыганенок». Но вездесущая патриотка-антисемитка, злобствующая и ненавидящая весь мир историчка Анна Петровна как-то внесла существенный корректив: «Не цыганенок, а жиденок!» И пристала новая кличка намертво. Поначалу дети барачные подхватили неизвестное до сих пор слово, а там и взрослые, впрочем, беззлобно. А для вернувшегося от «хозяина» Авдея напряглась бесхитростная Даша и придумала подходящую версию-сказку, мол, пацан - копия ее деда, из хохлов чернявых.
Авдею за пьянкой некогда было вникать в разветвления генеалогического древа, и он, приняв слова жены за истину, проникся к мальчишке суровой отцовской любовью, а также гордостью за неординарные способности отпрыска. А на «жиденка», как ни странно, реагировал положительно, насмотрелся в лагерях на умников-евреев и относился к ним со своеобразным пиететом.
Годы шли, Сенька учился на «отлично», много читал, помогал по дому, настоящий «Пионер - всем ребятам пример!» Родила Даша ему братишку - «поскребыша» Кольку, разница в возрасте у пацанов десять лет. Со дня рождения полюбил старший брат рыжего крикливого мальчугана сумасшедшей любовью: сам пеленал, нехитрые вещички стирал, кормил с ложечки. Родители нарадоваться не могли, наблюдая братскую опеку.
На прилипшую кличку «жиденок» Сенька не обижался, не чуял гадкого смысла. Объяснения, кто такие «жиды-евреи» получил от всезнающей библиотекарши Марии Сергеевны и призадумался. Начал изыскивать книги на еврейскую тему, читал тогда еще негласно запретную Библию, пытался анализировать, сопоставлять и потихоньку пытал маму Дашу вопросами о своей необычной фактуре. Даша, естественно, ничего о своем грехопадении не рассказывала.
Угомонившийся с возрастом Авдей пожил в семье отмеренный судьбою срок и помер от воспаления легких, девки-дочки замуж повыходили, и осталась Даша с пацанами: одному семнадцать, другому семь. Жили, как и раньше, в двух комнатах ветхого, стонущего от зимних ветров барака, даже не мечтая о каком-либо улучшении привычного быта.
Сенька, ныне Семен, превратился с годами в грозу девок, млели томные северянки, глядя на чернявого умницу. Спортом, кроме необходимых в тех снежных краях лыж, парень особенно не занимался, но вырос крепким, хотя и невысоким. Всегда опрятный, красиво причесанный, улыбчивый Семен и 25-летних молодух не оставлял равнодушными, чем и пользовался умело, никого не обделяя и не обижая (отцовские гены). Вступал в большую жизнь толковым, работящим, в меру опытным и абсолютно бесстрашным (школа матерого зэка-наставника Авдея: «побеждают духом и напором!»). И поехал Семен поступать в город Ленинград, в знаменитую лесотехническую академию.
А уж в Питере-то братьев по крови обнаружилось великое множество. В то мрачное время латентных подозрений и «стука» известно куда ребята всецело доверяли помору - достаточно было посмотреть на него и вопросы о происхождении отпадали. Предполагали еврейскую мимикрию, поэтому отчество и фамилия парня никого из новых друзей не настораживали. Семен с энтузиазмом учился, подрабатывал на разгрузке вагонов и даже ухитрялся делать немудреные подарки быстро стареющей маме и любимому младшему братишке. Постепенно у него вызревало еврейское самосознание, определялись новые принципы и интересы.
Незадолго до диплома пришла из дома страшная телеграмма: «Приезжай немедленно, у мамы рак». Уже через сутки сидел студент у постели умирающей матери. И на смертном одре высохшая Даша открыла рыдающему Сеньке тайну его происхождения.
- Спасибо, мамочка. Прости, что тебя вопросами мучил, - бормотал Семен, зарываясь в материну подушку, прижимаясь щекой к щеке.
- Будь счастлив, Сенечка, не осуждай меня, живи долго… - мать закрыла свои не выцветшие с возрастом глаза цвета карельских озер и забылась. Наутро она не проснулась.
Семен оставил все свои смешные сбережения (экономил как мог) брату Кольке, наказал замужним сестрам Тане и Любе присматривать за малым и обещал скоро вернуться насовсем. Теперь, наконец-то, программа действий определилась четко и окончательно.
Но вот она вторичность судеб! Весь последний год Семен практически жил в гражданском браке с молодой разведенкой Лизой, еврейкой, имеющей сыночка-«херувимчика» - блондина Вильку, рожденного от литовца Римаса, и комнату в коммунальной квартире. Познакомились Семен с Лизой банально, но, как оказалось, судьбоносно.
Возле памятника Барклаю де Толли у Казанского собора однажды вечером прогуливался Семен в гордом одиночестве, любуясь архитектурным шедевром и размышляя о бренности всего земного по сравнению с Вечностью. И тут увидел проходившую мимо, смуглолицую (это в Ленинграде-то!), кареглазую даму в элегантной лисьей шубке и с гривой золотых волос, рассыпавшихся на рыжем мехе. Прямо протуберанец какой-то среди грозного мрака Вселенной. Дама настолько контрастировала с безликой серой толпой, что Семен инстинктивно потянулся к ней, как молодая травка к солнышку, и обратился с идиотским вопросом:
- Как пройти в библиотеку? - Умнее в тот момент ничего в голову не пришло.
«Златовласка» охладила парня стальным прищуром Марлен Дитрих, но при ближайшем рассмотрении сменила гнев на милость и начала разъяснять провинциалу предполагаемый путь следования. А вопрошающий нахраписто представился:
- Семен Авдеевич Грачев, - лаконично и солидно.
В ответ же услышал:
- Интересно, а я почему-то подумала «Семен Абрамович Грачман».
Семен находчиво отшутился:
- «Сие тайна великая есть!»
Незнакомка заливисто расхохоталась и доверчиво протянула руку:
- Лиза Штерн, дитя Северной Пальмиры и еврейских родителей.
Сошлись сразу - родство ищущих душ. И пошло-поехало. Обычное бытие, соответствующее синусоиде - взлеты и падения, вспышки и охлаждения, но Семен уже и не мыслил рядом с собой другую женщину. В Лизе нашел то, к чему подспудно стремился всю сознательную жизнь.
Диплом с отличием получен - укатил новоиспеченный специалист в городок своего становления, место аскетического детства и юношеских мечтаний. Семена сразу же приняли на должность главного технолога единственного местного завода-кормильца. Жил в старой квартире и железной рукой воспитывал Кольку, способности которого к учебе вызывали сомнения. Иногда встречался с сестрами и создавал базу для приезда любимой Лизаньки. Заманчивые предложения лучших представительниц рода человеческого отвергал категорически, помня злые провинциальные языки и блюдя репутацию. Лизе писал и аккуратно звонил каждую неделю, пока она не объявила мучительно вызревший ультиматум: или он едет с ней в Израиль, или они расстаются навсегда. «Терциа нон датур!» - «Третьего не дано!»
Выматывающие раздумья и бессонные ночи высушили молодого мужчину, исчез даже северный румянец, придававший его лицу невинно-младенческое выражение. Семена тем временем выдвинули на престижный пост директора завода - третий по значимости после первого секретаря горкома КПСС и предисполкома города. Знали его все жители городка по новому прозвищу «Грач» (фамилия плюс внешность), очень любили и уважали как местного выдвиженца. В итоге, оказался растущий, перспективный инженер на роковом распутье.
Сильна рутина - понемногу затягивала она в свою трясину и Семена: горел он на производстве, самосовершенствуясь и утверждаясь, а пара якобы случайных встреч с «гибкой» и преданной секретаршей Валей вне работы и их естественного продолжения в пустующем доме ее бабушки начали настраивать мужика на сомнительную волну. Но тоска по Лизе рвала душу и заставляла задуматься о иной, предназначенной происхождением перспективе. Чтобы окончательно рассеять сомнения, умчался как-то он на едином порыве в Питер: лично разобраться в ситуации и принять кардинальное решение.
В атмосфере северной столицы витало напряжение, пахло грозой. Благоразумные евреи навострили лыжи, а общество «Память» и ему подобные образования подняли головы, ища виноватых в надвигающейся разрухе. Шел «предотъездный» 1988 год. Семен быстро сориентировался в обстановке, сложившейся за время его отсутствия. Заручившись согласием Лизы подождать, принялся активно действовать.
Первым делом по возвращении к пенатам выбил Семен Авдеевич отличную по местным меркам трехкомнатную квартиру в новом доме и прописал в ней, кроме себя и Кольки, еще и семью младшенькой сестрицы Тани, матери мальчишек-близнецов. Для обретения права на постоянное жительство нужно было ждать полгода, а тем временем Семен проделал титаническую работу (через магарычи и все другие мыслимые способы), уговаривая администрацию отпустить его на учебу в аспирантуру. «Лев из колена Иегуды победил», как всегда победил, и направился победитель с легким сердцем в Питер к верной и любящей Лизе. С Лизой они скоренько узаконили отношения, затем основательно позаботились о зачатии будущего гражданина (гражданки?) Израиля. Мероприятие прошло успешно, и молодая семья начала штурмовать ОВИР. Еще полгода Семен разрывался на части, сиюминутные заботы отнимали много времени, хорошо, что у Лизы были кое-какие сбережения - результат еврейской предусмотрительности давно почивших родителей.
И вот заветный декабрь-1989, Израиль, новая жизнь. Лиза благополучно родила симпатичную доченьку Диночку, и государство окружило семью принятой здесь надлежащей заботой. Повезло и со съемом квартиры, и с соседями, и с подработками, а главное, неплохо пошел иврит.
Сейчас Семен с семьей царствует, по всем понятиям, круто встал. Лиза полнеет и хорошеет, детки растут настоящими израильтянами. Одна забота осталась: найти брату Кольке жену-еврейку и перетащить его к себе. А тот, дурак, сопротивляется, дескать, ему и на севере неплохо.
Есть у Семена все, а жить скучновато стало - воевать не с кем, разве что в армию попроситься.
|
